ее. Она сидела на площади, прислонившись к позорному столбу, заведя за него руки, ноги скрещены, как у старика-турка, тощие, серые от пыли, лодыжки. Сделала вид, что не видит его. Он прошел мимо, уловив ее запах: пота, фиалковой воды и лавандовых подушек. Не мог дождаться, когда увидит ее за ужином. Она не пришла. И фирменный макаронный пирог с тыквой показался ему пресным, как утренние блины, только на этот раз его не спасло даже масло.
В номере он погладил чудовище-стол рукой. Раз, другой. Сел, поставил локти на полированную столешницу. Вот так, никакого пиетета. На бланке отеля написал: «Я встретил ее в гостинице. Девушка в бело-розовых носках-овечках…». И подумал: «Кем я, черт побери, себя возомнил?» – смял лист и бросил в мусорную корзину. Забрался в душевую кабину, на дверцах которой была наклеена пленка из средневековых кирпичей. Пропарил кости. Хоть в окно вливалась теплая вечерняя влажность, не закрыл ни окон, ни ставень. «Не беда, не озябну», – решил, вспенивая мыльный цветок, то ли гвоздика, то ли хризантема. Вытерся одним полотенцем, обкрутился другим, и еще осталось для лица и еще размером чуть больше. Не скупятся они на полотенца. Интересно, меняют, как положено? Или раз в неделю? Он не позволит себя дурить, чуть что скандал закатит, будь здоров. А то думают себе, гости мол, медведи сиволапые, зачем им свежие полотенца?
– А что он здесь забыл? – отчетливо спросили из одного угла.
– Он здесь впервые, – ответили из другого.
– Что же он ищет?
– Может быть, вдохновение?
– Вдохновение в шкафу между пиджаком и брюками висит, – голоса стихли.
Он оглядывался, дрожал, завернутый в полотенце. Но в мирно открытые ставни влетал седеющий вечер. В коридоре послышались шаги и голос, схожий с тем, что прозвучал из угла первым, грубо спросил снова, зачем-то по-французски:
– Паулина, дрянь этакая, где ты ходишь?
Невидимая Паулина не ответила, но он сразу успокоился. А на секунду было подумал, правы те, кто предупреждал его о голосах. Все чушь и муть, и нервы ни к черту, расшатаны, как игла в старом проигрывателе.
Смеясь над собой, почесывая голову, он открыл шкаф. Пиджак, брюки, нет между ними никакого вдохновения. И как оно должно выглядеть, вдохновение? Кусок газового шарфа? Рулон полотна? Шляпа в дырках? И что с ним делать, если бы оно и впрямь оказалось в шкафу. Нужно ли оно ему? А он ему?
Вдохновение – бесполое создание, бескрылый гений, рожденный от непорочного зачатия матерью-девственницей. Но после его рождения уже никто не верил в то, что она девственницей и осталась. «Ребенок прошел по твоим путям», – кричали ей в лицо. «Он разорвал тебя изнутри». «Почему ты не могла столь же непорочно родить: без боли, без криков, без разрывов?» «Тебя же теперь шить-не-перешить», – возмущался доктор в белой маске, с белыми, по локоть в муке, руками. «Вот так скрываемся от докторов, тянем до последней минуты. Надеемся, что все рассосется. Само собой разойдется по организму. Ага, вдруг расплавятся синие глаза младенца, растекутся его пальцы и пяточки, и мозг под скорлупкой молодого грецкого ореха,
