со стороны, и он открыл большую папку. – А. ну вот и почитаем.
И почитали.
Там были все мои выражения, и всякие такие слова, которые я давно забыл, но которые теперь вспомнил: точно, я их произносил.
Там был весь я.
С комментариями.
И хорошо подобран.
И понимал он меня правильно.
– А ведь вы нас ненавидите, – сказал он и объяснил эту свою мысль очень доходчиво.
Я вышел от него мокрый.
Снял шапку, вытер лицо и сказал только:
– Вот блядь, а?..
Мамины кочки! Силы слабеют, ум помрачается, волосы липнут ко лбу и перо выпадает из рук, а глаза с некоторых пор никто не называет очами – только зенками.
И все это после того, как Леха Эйнштейн над Андрюшенькой подшутил.
У нас Леха, в общем-то, капитан-лейтенант, и служит он в учебном отряде подводного плаванья, там же, где и мы, в сущности, чешем ляжку по утрам и от щедрот этой страны кормимся. И Андрюшенька Кузин – это наш боевой товарищ, может быть, даже слишком боевой, потому что просвистал нам уже все дыры наружные тем, что он здесь единственный и натуральный моряк, а все прочие – зелень подкильная.
Как только встречаешь его на переходе между сортиром и камбузом, так он сразу же: «Наш учебный процесс – полное говно, и если б не я – единственный здесь натуральный моряк…» – удавить его мало. Так, знаете ли, и тянет иногда сомкнуть свои железные пальцы на его чувствительном горле или походя вырвать кадык. И не то чтобы мы против его собственных мореходных качеств – отнюдь, просто слышать это каждый день – крупное испытание для нашей природной доброты и нравственности (что-то из этих двух понятий я, по-моему, перепутал, ну да бог с ним).
А Эйнштейном Леху называют за то, что он с Литейного моста падал, и падал он не как все люди: в воду и насмерть, а головой вниз на проезжую часть под колеса проходящему транспорту, потому что пьян был, холера сиплая.
После того, как его сложили и склеили, в нем немедленно обнаружилось замечательное чувство юмора и развилась способность подражать любому голосу.
Стояли тихие-тихие предновогодние сумерки. С неба вместо снега сыпалось что-то темное и мокрое, и мы сидели в учебном классе и пили за сухое и светлое.
Мы – офицеры, конечно, и как нам не пить, если командир нашего учебного отряда, капитан первого ранга Кулешов (А. А.), каждый божий день устраивает нам автономку у пирса, то есть доклад скалозубов (начальников, разумеется) в 22 часа, а развод блядей на ночь (офицеров, естественно) в 23. И начальников он принимает у себя в кабинете, сняв. не штаны, конечно же, как можно было так подумать!.. сняв китель, то есть пребывая перед подчиненными в конце рабочего дня по-семейному, в майке.
Так что с такой жизни мы сидим и пьем, и тут через окошко видим, как наша сволочь натуральная морская – Андрюшенька – с журналом через плац криволапит.
В дежурку пошел.
Он у нас сейчас дежурный, вот он и старается.
– Щас, мужики, – сказал Леха, приподнимаясь
