этого она положила сложенный листок бумаги в плетеный мешочек, вдела шнурок в петельку и стала ждать. Странница, казалось, только этого и ждала: она тут же слезла с кресла, направилась к выходу, потопталась на тротуаре, словно не решаясь, в какую сторону пойти, и в мгновенье ока исчезла. Госпожа Лим бросилась к двери, чтобы проследить, куда направилась посланница, но та уже скрылась за кустами, высаженными у входа в дом. У нее даже защемило сердце, словно ей не суждено было никогда больше с ней увидеться, словно мадемуазель Китти в последний раз побывала в салоне причесок. В тот вечер, вернувшись домой к мужу и дочке, госпожа Лим ничего не стала рассказывать им. Это был ее секрет, поделишься им с кем-нибудь, думала она, и все пропало; это как зыбкое сновидение, которое стирается из памяти, как только ты начинаешь облекать его в слова.
Уже далеко за полдень, солнце освещает теперь лишь одну стену в глубине комнаты, там, где Саломея повесила раму желтого дерева, в которой собрала все семейные фотографии. Я не решилась остановиться у этой рамы, но заметила портрет дамы в строгом костюме, высокой и суровой с виду, позирующей в фотоателье на фоне пейзажа с водопадами и руинами. Мне даже подумалось, что можно будет как-нибудь сочинить историю про эту даму – путешественницу вроде Китти, жившую когда-то давно в Австралии и погибшую во время кораблекрушения. Мне кажется, что это очень романтично – погибнуть во время кораблекрушения, хотя, если поразмыслить, это должно быть ужасно – утонуть. Но мне надо еще многое обдумать с Китти.
Саломея попросила еще чая с жасмином, и, поскольку медсестра не отзывается (должно быть, у нее сейчас как раз пересменка), я сама подогреваю воду на маленьком письменном столе у окна и разливаю чай по чашкам. Чашки совершенно обыкновенные, из тех, что воруют в университетской столовой, грубые, без рисунка, но мне кажется, что для Саломеи они означают что-то очень важное.
Она говорит: «Расскажите мне о Китти!» И добавляет: «А потом вы продолжите историю про голубей господина Чо, правда?»
Она пьет чай маленькими глотками, левая рука у нее дрожит, а правая лежит на животе, как будто совсем не действует. Саломея поймала мой взгляд и просто сказала: «С этим мне труднее всего примириться, знаете ли». Она пытается шутить, строит гримасу, но у нее не получается: «Ухожу по частям – каждый день что-то отказывает, перестает работать, отмирает».
Я ничего не отвечаю, мне кажется, что такой человек, как Саломея, не нуждается в словах утешения, и в жалости тоже не нуждается. Только в сказках, которые помогают ей странствовать по свету.
И вот каждое утро госпожа Лим ждет появления мадемуазель Китти. Бывают дни, когда она совсем не приходит, и тогда госпоже Лим кажется, что день тянется страшно долго: парикмахерши со своей болтовней, клиентки с вечным нытьем: «Ах, если б вы только знали, мой сын такая злюка, мне иногда кажется, что он меня побьет». Или: «Мой муж скоро выходит на пенсию, он хочет путешествовать, побывать в Маниле, в Дубае, в Бомбее, все считают,
