18
В предвесеннем солнце, вода капала с сосулек по обе стороны от окна на втором ярусе белокаменного покоя. Само окно не было затянуто рыбьим пузырем или заложено выскобленными до полупрозрачности роговыми пластинками. Свет проходил вовнутрь через кусочки настоящего стекла, вставленные в свинцовую рамку на двух петлях. Рамка была открыта. Внутри покоя, маленькая девочка возилась с куском слонового сала на нитке, пытаясь перекинуть его через верх рамки. С четвертой или пятой попытки ей это удалось. Девочка закрыла рамку изнутри, и сало повисло на нитке с наружной стороны стекла.
Кладка покоя была закопчена. Талая вода, стекавшая с крыши, промывала в копоти следы, похожие на следы слез. По другую сторону улицы от покоя стояло выгоревшее изнутри дотла хранилище свитков. Сквозь то место, где была дверь, глядели на разорение внутри Горм и старец Былята. Рядом, прислонившись спиной к полуразвалившейся от жара стене хранилища, сидел на корточках Кривой, пальцем пытаясь выковырять мозг из оленьей кости. Хан внимательно наблюдал за ним.
– Рукописи горят, псица, ох как горят, – сетовал Былята.
Он по крайней мере выглядел как положено жрецу Яросвета – обереги, белая свита до земли, длинная седая борода. Горм попытался вспомнить тяжеловесные слова стихотворения, которое когда-то рассказывала мать…
Огромный рост, хотя рукою
Железной времени согбен,
И тело все, и каждый член,
Исполненные дивной силы,
Свидетели, что старец сей
И на самом краю могилы
Не много по руке своей
Найдет и копий и мечей.[57]
В стихах, впрочем, нимало не упоминалось собачье-потерянное выражение на суровом длинном лице.
– Точно не случаем хранилище сгорело?
– Каким же случаем. Соседи, кто жив остался, все видели. Пришел нуит в черном, с вороном, с ним четверо притеснителей с факелами приконуряли, бревнами двери затворили, в окна факелы метнули, и пугалами стояли, пока все не сгорело.
– А зачем двери-то затворяли? – не понял Горм.
– Думали, я внутри? А может, боялись, что свитки, как олени, разбегутся?
– А ты-то где был?
– Зване Починковне, Свентаниной вестнице, на подмог побежал. Свентанин чертог от Яросветова как раз по другую сторону от Сварогова капища. Все зря, псица, ноги уж не те, отбегался, всех ее питомок нуиты свели. А обратно прибег, только и увидел, как остатнюю мудрость нашу ветер искрами уносит.
– Альдейгья искони славится медом, мехами, и красивыми женщинами, – заметил Горм. – Вон, например.
Статная купчиха в шубе с воротником и опушкой из харзы шарахнулась от Хана с Кривым, вступила в лужу, потеряла равновесие, и упала бы, не подхвати ее под руки чернавка в шерстяной вотоле[58] поверх свиты и с холщовой сумкой через плечо. Тут хозяйка и служанка увидели Горма и Быляту. Две пары ярко-синих глаз вперились в старца и молодого воина.
– Былята свет Прилукович, что еще за напасть
А. Хомяков.
Длинный плащ.
