что они отмежевались от устряловского сменовехизма. Моя позиция здесь – примирительная. Я вижу тут лишь оттенки мысли, где и отмежевываться нечего: не такая у нас большая территория, земли мало, куренка, скажем, и того выпустить некуда; где же тут еще межеваться? Но это – вековечная русская черта. Если я перееду в Берлин, куда меня зовут, то кое-что растолкую. Во всяком случае, газета ведется прилично, с достоинством; я совершенно с Вами согласен, что в ней «ощущаются более разумные нотки», сравнительно с ляпсусами первого времени. И думаю, что это «надолго», так как коммунистическая печать вынуждает к полемике и невольно отбрасывает вправо. Парижский журнал «Смена вех» велся неизмеримо хуже, был сухим, а газета живая. С Юрием Вениаминовичем[Ключниковым] помирились и даже об этом напечатали, но это именно худой мир, который лучше доброй ссоры. В газету он не вернулся и не мог вернуться. Таким образом, он теперь – профессор, имеющий кафедру в Москве, заведующий там одним из книжных издательств, но к заграничному сменовехизму и к «Накануне» его отношение кончилось. Каковы дальнейшие судьбы сменовехизма, отсюда, из Монте-Карло сказать не могу. В Берлине определится»[250].
Из письма Н. В. Устрялова профессору Н. Н. Алексееву от 4 ноября 1922 г. явствует, что автора письма настораживало быстрое скатывание на советские позиции представителей группы «Смена вех»: «…Вы, вероятно, слышали, что я числюсь в стане «сменовеховцев», ибо некоторые мотивы моих здешних статей совпали с линией «Смены вех». Однако Ключников и его нынешние европейские друзья умчались с чрезвычайной быстротою куда-то дальше, все левей, левей, и за ними не угонишься, да, признаться, и охоты нет гнаться. Я и решил лучше уж остаться собой, и вот стал черносотенцем среди сменовеховцев и сменовеховцем среди черносотенцев. Тактически я приемлю многое в «Накануне», но идеологически по-прежнему мне ближе «Русская мысль». Удивляюсь только, как Струве с его огромным и столь недогматическим умом не хочет понять, что воссоздание России теперь мыслимо только через трансформацию, а не через сокрушение революции. Вернее, – через ее самоотрицание, а не просто отрицание. И в этом ее самоотрицании надо быть с ней, иначе вовсе отобьешься от России.
Помните, Вы когда-то смеялись, передавали слова какого-то студента, будто бы я на семинарии «синтезировал революционное народничество со старым славянофильством»? – Не пришла ли пора синтезировать со старым славянофильством нашу революцию? Тем самым весьма подновится славянофильство и весьма выиграет революция…
Ну, да, впрочем, все эти «синтезы» производятся жизнью совершенно независимо от нашего желания и нежелания. Мы только регистраторы, а итог подведет пресловутый «будущий историк»…»[251]
Из письма Н. В. Устрялова С. С. Лукьянову от 14 декабря 1922 г. из Харбина данная позиция проглядывает еще более четко: «Я вполне учитываю необходимость в настоящий момент революционного жаргона, и в этом отношении готов понять тактику «Накануне», –
Hoover Institution Archives. Hoover Institution on War, Revolution and Peace. Ustrialov N. V. Box 1. Folder 1. 11.
Hoover Institution Archives. Hoover Institution on War, Revolution and Peace. Ustrialov N. V. Box 1. Folder 1. 11.
