– это мы все, московские и немосковские, видали. К белым этим альбатросам присоединялись цветастые юркие сапожки, создавая возбуждённое столпотворение. Были ещё остатки ветхой Москвы-84, но популяция её значительно сократилась в правление последнего нашего московского Понтия Пилата – как стыд, срамота и грех пред окном в Европу, куда ласточки эти то и дело норовили вылететь со страниц инстаграма, и загадить международное реноме московского княжества своим владимирским централом. Встречались еще крупные Ветки Сочи и другие плавательные бордели, но вот чудны́е птицы, подобные сегодняшнему синему кораблю, были загадкой. Даже баржи удивляли меньше – иногда возьмет, да и всплывёт из пучин подобный чудовищный экспонат, гружёный песком – и вы, наверное, разок-другой такой видали на променаде в культурных Горках Паркого: прохаживается себе интеллигентная публика, идут прогулочные корабли и тут – на тебе – будто кто-то публично жопу оголил.
Но то было зрелище более или менее привычное. А синий корабль тем был удивителен, что будучи почти столь же уродлив, как баржа с песком, он был прогулочным – то есть снабжённым дышащими и чувствующими людьми с сердцами, полными надежды на встречу с Первопрестольной. То были грёзы неместных, ибо сердца эти прибыли на этом корабле с Волги, или с Оки, берегов Енисея или Иртыша. Но никак, никак не из подмосковной Клязьмы. Тени, передвигавшиеся под синей крышей, с чаянием махали всем, кого видели или могли пропустить, в том числе и невидимому вдали от фонарей Любодару, а он завороженно провожал их, глядя, как синий их корабль неумолимо растворяется в электрически-синей подсветке Бородинского моста. Сзади это не предназначенное для глаз событие прикрывал маленький красный кораблик, вопивший в ночь о белых розах.
Любодар очнулся, когда появился Иннокентий с обещанной водою, и тут же забыл про синий корабль. Иннокентий был темноок, а ночь – душной, множество глаз и тар таилось по обе стороны дороги: под ветвями деревьев и на лавках, на качелях чуть выше и вниз – к Хмельницкому мосту. Кстати о хмеле, хотелось не воды вовсе, а элю, холодного и свежего, до которого Любодар был падок, а потому они с Иннокентием выбрали путь выше – к Мухиной горе, где с давних времён принято было ходить под мухой и дальше – за Бородинский мост – на гору Варгунихи. Варгуниха была склочной бабой, такой, что аж сгоряча сжила со свету крепкого мужа-стрелка. Настолько она была упряма, что знатный её бар – Варгунихин кабак – притаился близ моста на века: надо было только знать, куда шмыгнуть в проулке. И сейчас поблизости тут и там торчали сплошь шалые люди у входов в какие-то тёмные подвалы, вокруг – бу́хающие гашированные биты. Иннокентий и Любодар, однако, сим иноземным угощением пренебрегли в пользу удовольствий более классических. Ночь пыхала шумами автомобилей, особенно с широкой Смоленской, подмигивала оранжевым неверным мерцанием и людьми, то и дело скользящими навстречу. То были пары и тройки, а то и квадриги, с собаками, бокалами, велосипедами и прочей необходимой городской атрибутикой эпохи Позднего Пуритана, проще говоря – эпохой ПоПу. Всё куда-то ехало и катилось, вот и наш Любодар с Иннокентием не отставали, а повинуясь общей невыраженной ясно пассионарности, устремлялись куда-нибудь.
Между тем, едва глаз наш успевает зацепиться за Любодара, чтобы рассмотреть его свежую льняную рубашку неопределённого ночью цвета, как тут же со всей чёткостью становится слышно какое-то копошение. Сбоку на пол со стены летят хрупкие острые камешки треугольной формы, песок и, предположительно, штукатурка. Лампадка у стены не дрогнет, ибо воздух не движется. Никакой дырки под камешками не образуется. Копает существо мохнатое, патлатое и скособоченное. Оно явно не намерено отвлекаться на глупости. На существе тусклый грязный халат, сидящий грузно, ибо под ним слои ещё каких-то нагромождений. «Да где, чёрт дери, сигареты?!» – выплёвывает возмущение и хватает с досадой по стене. Отступившись, хрипло бормоча, сущий хватает лампадку и шаркает в зияющий проход, матерясь во мрак, будто заговаривая его.
Последуем за ним и мы. Тащиться в этот тёмный, сырой и, будем честны, стрёмный лаз, духу мало. Но старец Николай, а мы будем звать его так за неимением других альтернатив, итак старец Николай вонзился в туннель справа, такой же почти неказистый, как он сам.
Старец, признаемся, врывается в наш сюжет совершенно внезапно. Только нам захотелось описать симпатичного Любодара, как со всей настойчивостью, пренебрежительностью к нашим планам и эфирному времени – проник в сюжет Николай, и сразу зажил какой-то своей хорошо отлаженной жизнью.
В то время как юный Любодар изумлялся синему кораблю в мире надземном, старец Николай начал вечерний поиск сигарет в мире подземном – одном из тех тёмных, вполне неведомых подземелий, что ещё способны отпугнуть своей запутанностью и нехоженностью московских спелеологов. Нам следовать за ним неуютно, но, в отличие от доброго нашего Любодара, старый этот упырь, похоже, обладает тем ещё магнетизмом, раз увлекает нас за собой столь императивно.
Оставим тогда покуда Любодара засматриваться лодками в столичных водах и прочим joie de vivre и покорно спустимся вниз, в Предел-Мракию, Нижние Пирдец-Карачуны. Королевство Предел-Мракия находится
