«бытие метафизическое присуще так же мало», как животным и растениям.
Так, вся живая тварь уничтожена обезумевшим разумом, огнем попаляющим иудео-христианской пустыни, «умным и страшным Духом небытия».
Во всяком случае, перед Египтом нам гордиться нечем: мы сумели соединить наш чистый разум с нечистою животностью. Правда, священного скотоложества нет у нас; но каждую ночь, когда загораются бесчисленные огни проституции в наших больших городах, мы приносим в жертву все ту же невинную девочку тому же смрадному козлу Биндиди, только в человеческом образе.
Мы забыли окончательно многоочитную плоть Иезекиилеву – херувимов, kherubu, ассиро-вавилонских быков и египетских аписов, предстоящих престолу Господа; и «четырех животных» Апокалипсиса, которые «ни днем, ни ночью не имеют покоя, взывая: «Свят, свят, свят!»
А забыв эту святую и страшную тайну – животное в Боге, – мы самого Бога забыли.
«Не забуду одного впечатления. Еще гимназистом, я раз положил хризолиду (куколку) в коробку, но долго не мог ничего дождаться и уже принял ее за мертвую. Раз подхожу утром и открываю коробку: меня не испугалась, впервые увидев человека, чудная, белая, ночная бабочка, огромная и нежная. Что-то святое и чудное повеяло от нее на меня. Я почувствовал, что до нее ужасный грех было бы дотронуться, погубив ее доверчивость, и воспользоваться ее неопытностью, тут же наколов на булавку, и я ее выпустил» (В. Розанов).
Вот египетское богопочитание животных. «Египтяне поклонялись в животных их детскости, еще не раскрывшимся очам». И в сиянии животного, так же как младенца, «есть ноуменальная святость, как бы влага потустороннего света, еще не сбежавшая с ресниц его».
Вот почему животное, может быть, к Богу ближе человека: в человеке потухшая, все еще сияет в животном небесная радость земли. И не спасется человек, пока вся тварь не спасется.
«Мир – Божья тварь; это такая простая и родная истина, что упояемые ею, мы впадаем в скакание и играние Давидово… Является миромоление, миролобзание… Я ложусь на землю и целую ее: почему? Божия. Я беру мотылька и не сорву с него крылышек, но с неизъяснимой негой буду следить, как он неумелыми ножками ползет по пальцу: брат мой, сын мой, – одно с ним у меня дыхание жизни. Нет более могил – везде воскресение… Сама смерть непостижима для меня иначе, как второе рождение… Умерла куколка, мотылек выпорхнул» (В. Розанов).
Куколка – мумия – тело воскресшего: вот новое чтение иероглифов. «Египта никто не видел, и ты вошел в него первым».
Так преодолевается Египтом ужас Достоевского, ужас мертвой механики или нечистой животности: средоточие мира – не Бог, а машина, или насекомое.
Насекомым – сладострастье;
Ангел Богу предстоит.
Но вот и насекомое – в Боге: «Я всему молюсь. Видите, паук ползет по стене; я смотрю и благодарен ему за то, что ползет» (Кириллов, в «Бесах»).
Египетский розовый лотос, nekheb, со сладостно-свежим, анисовым
