оно само, не столько его личные успехи и личное признание, сколько нечто «надличное», к доброму слову присоединится оно наверно.
М.В. Вишняк, последний оставшийся в живых из редакторов «Современных записок», написал интереснейшие воспоминания о журнале: о его возникновении, о трудностях, связанных с его изданием, о редакционной жизни, о некоторых сотрудниках. Зная обычный склад писаний Вишняка, его нетерпимую, прирожденно-полемическую натуру, я ждал, что и рассказ его о журнале окажется страстным и запальчивым. Сводить какие-либо счеты было бы поздно, и этого, конечно, в воспоминаниях Вишняка оказаться не могло бы. Но ведь и благодушие, казалось, ему тоже не свойственно, а между тем в книге о «Современных записках» разлито именно благодушие, будто автор растроган воспоминаниями о любимом своем детище, – доставлявшем, кстати, ему столько хлопот, – и настроен примирительно ко всему, что когда-то его раздражало.
Совершенно верно указано в издательском предисловии, что книга эта – «ценнейший вклад в литературу о русской интеллигенции». Все пять редакторов журнала были плотью от плоти русской интеллигенции, все связаны были с самым трагическим периодом в ее существовании, и даже незначительные их расхождения, отразившиеся на составлении той или иной книжки журнала, в этом отношении характерны. «Дождались!» – иронически воскликнул в октябре 1917 года один из немногих умных русских реакционеров по адресу русской интеллигенции. В «Современных записках» для историка ценно и интересно будет проследить, как к этому «дождались!» отнеслись потомки тех, кто в течение целого столетия «ждали», – и как они восприняли сбившую все их надежды «неожиданность».
Мережковский, Гиппиус, Степун, Шмелев, Осоргин, Ходасевич, Федотов, – не называя деятелей чисто политических, – обрисованы в книге быстрыми, легкими штрихами, и, в общем, с желанием найти в каждом из них скорей хорошее, чем плохое («симпатическим карандашом», – сказал бы Добролюбов). Однако, несмотря на «симпатический карандаш», рассказ Вишняка кое-где производит впечатление тягостное: в частности, на тех страницах, где он вспоминает о писательском местничестве, о претензиях, о вспышках самомнения, порой мало на чем основанного, о хлопотах по устройству благоприятных рецензий и о прочем в том же роде. Не хочу на этом останавливаться: к сожалению, «так было, так будет» – и приходится утешаться лишь тем, что были и будут и исключения.
Из характеристик, данных ближайшим друзьям автора, особенно ярка, – и лично меня, признаюсь, особенно заинтересовала, – характеристика Фондаминского-Бунакова. Помню, когда-то покойный Алданов сказал, что если бы ему надо было посоветоваться по какому-нибудь важнейшему для него делу, то отправился бы он к Фондаминскому, ни к кому другому. Алданов чрезвычайно высоко ценил Фондаминского, считал его умнейшим и даровитейшим человеком, и, между прочим, сетовал на Варшавского за то, что тот в своем «Незамеченном поколении» отнесся к нему
