и сэру Генри Уоттлмену из организации под названием Шахи.
Нас с отцом провели в какую-то гостиную, где было полно всяких книг и журналов. Мы осторожно сели в кресла, и нам принесли чай с печеньем, а потом к нам вышли сэр Уоттлмен и леди Фарриер, которые объяснили отцу, насколько необходимо и законно сейчас было забрать меня из семьи и оставить на попечение Шахов. Я не особо их тогда слушала, потому что мне было всего девять с половиной и я не могла отвести глаз от леди Фарриер, которая казалась мне странно знакомой.
Она была немолода, но очень стройна, с собранными сзади волосами. Глаза у нее были темно-карими, и говорила она очень спокойным тоном. Казалось, ничто не может удивить ее – даже когда я умудрилась уронить свою чашку на пол, разбив ее на миллион осколков и расплескав чай по всей комнате. Она и не моргнула, тогда как голова сэра Уоттлмена тревожно дернулась и мне чуть не показалось, что он собирается кого-то ударить.
Помню, отец возражал против того, чтобы меня забрали, но как-то нерешительно, будто уже знал, что в итоге уступит. Леди Фарриер с предельной снисходительностью повторяла какие-то строки из закона, которые цитировала до этого, и в ее голосе не было ни оттенка сострадания, тогда как сэр Уоттлмен, казалось, проявлял бо́льшую жалость. В этом присутствует некоторая ирония, поскольку позже я узнала, что он был одним из опаснейших людей в стране, ответственным за огромное число убийств – большинство которых совершил лично. Тем не менее в тот момент он вел себя гораздо человечнее своей коллеги и изо всех сил старался утешить моего отца. Даже похлопал его по плечу.
Мне становилось все труднее следить за разговором – я была слишком заворожена леди Фарриер, которая не обращала на меня ни малейшего внимания. А когда мой отец наконец склонил голову и согласился уехать без меня, я вспомнила, откуда ее знала. Мой разум вскружился, когда я в последний раз поцеловала и обняла отца, и сейчас я уже не помню, какими были наши прощальные слова. Он уехал вместе с сэром Уоттлменом, и я встала, машинально утирая отцовские слезы со своей щеки и пристально глядя на женщину, которую, по непонятным причинам, узнавала.
Похоже ли, что я ужасный ребенок из-за того, что ничего не сделала, когда отец встал и ушел из моей жизни? Оглядываясь назад, я съеживаюсь от досады и изумления. Я не была зациклена на себе. Я обожала свою семью, у меня были младшая сестра и старший брат – самые любимые люди во всем мире. В будущем мне предстояло растворяться в слезах каждый раз при мысли о них. Но в ту минуту для меня не существовало ничего, кроме нее.
На протяжении двух месяцев перед этим она каждую ночь мне снилась. Я сидела с ней в комнате с черно-белой плиткой и все ей рассказывала. Она держалась строго и формально, но я почему-то ею восхищалась. На столах появлялась еда, и она аккуратно выуживала из меня каждую подробность, касающуюся моей жизни. Особенно ее интересовал тот день в больнице, но она выслушивала описания того, какие при мне тогда были вещи и что я делала. Думаю, эта ее терпеливость меня
