оборвала фразу и продолжила другим тоном: – Ты полежи ещё сегодня, хорошо?
Он кивнул и отвернулся к стене.
Женя собиралась на работу. Уже привычные шумы, непонятные русские слова, шаги… и тишина. Он остался один. Ненадолго, вон уже опять детские шаги на лестнице и стук закрывающейся двери. «Не надо, – мысленно попросил он. – Не подходи, не могу я». Она словно услышала его, не подошла. Возится в своём углу…
А Эллин права. «Гроза освежает». Город выглядел чистым и умиротворённым. Наконец показалось солнце, блестели и искрились лужи, в щелях на тротуаре торчали ярко-зелёные стрелки травы. И встречные казались так же промытыми вчерашним ливнем. Но Жене было как-то не по себе, будто что-то мешало, беспокоило. Она догадывалась что именно, но думать об этом – это опять войти во вчерашнее, а она твёрдо решила забыть об этом, решила, что этого и не было. А решения надо выполнять.
Сегодня Женя была очень активна и усердна в общей беседе, хотя говорили о сущих пустяках. Но любая более серьёзная тема могла нарушить то зыбкое равновесие в ней самой, какое установилось с таким трудом. И весь утренний разговор не удержался у неё в памяти. Будто и не с ней это происходит.
Эркин лежал, отвернувшись к стене. Засыпал и просыпался толчком от вновь и вновь вспыхивавшего страха, от чудящихся прикосновений. И сны, неровные, оборванные, от которых болела голова и мучительно ныла грудь. Будто избили его. Как же он мог так сорваться? Держался, в имении ни один надзиратель не выжал из него просьбы о пощаде, ни один раб не услышал от него жалобы… Держался. И вот… Когда эта сволочь беломордая била его, держался…
…Он не ждал ничего такого, и когда трое белых в странной форме заступили ему дорогу, он спокойно остановился. Они молча подходили к нему, и он поздно заметил, что ещё четверо подошли сзади. Он ждал вопроса, даже угроз, а его стали бить. От первого удара он отклонился, но, когда его схватили сзади за плечи и руки и придержали, подставляя под хлыст, понял, что осталось одно… и вскинул голову навстречу удару. И не упал, его сбили с ног и били уже на земле, топтали. С пьяным радостным хохотом…
…Эркин застонал и сразу услышал лёгкие детские шаги. Опять, опять он не сдержался и вот…
– Эрик…
Он замер, зажмурившись. Может, может примет за спящего и уйдёт…
– Эрик, открой глаза, мне страшно.
Он молча ждал.
– Эрик, не сердись. Тебе больно, да?
В голосе Алисы звенели слёзы. И он не выдержал. Повернулся на спину и открыл глаза.
– Ну что тебе?
– Эрик, я нечаянно, я не хотела.
– Чего? – не понял он.
– Ну, – она осторожно указала пальцем на его глаз. – Я ударила тебя. Я не хотела, правда. Ты не сердишься?
Он смотрел на неё и словно не мог понять, о чём это она говорит. Чего она хочет от него? Алиса шмыгнула носом, удерживая слёзы.
– Нет, не сержусь.
Он сказал это, лишь бы она отвязалась, но она поверила. Глаза сразу высохли, только щёки мокро блестели.
– Я тебе морсу принесу.
