вязанным пояском с кисточками.
Не иначе, старика выдернули прямо с кровати. Штаны и рубаха когда-то были белыми, исподними, в котором спят. Наверное, раньше он был силен. Он и сейчас держался прямо, ступая мягко, словно крался. Цепкие глаза его окинули Кирилла, почему-то заставив сжаться, словно он взглянул в омут, забыв обратить внимание на их цвет и остальные приметы.
Рядом со стариком шел пожилой мужчина с рыжеватой шевелюрой. С выступающими широкими скулами и распухшим, в кровоподтеках носом-картошкой. Широкий подбородок с глубокой выемкой, разбитые опухшие губы и кровоточащие десны с выбитыми зубами. Телом он был еще крепок, и глаза его, глубоко посаженные под широкими нависающими бровями, были не менее ясными и пронзительными. Одет он был, ни в пример остальным, точно собирался в плен заранее. Теплые штаны с меховой оторочкой, теплая вязанная из толстой льняной нити рубаха, небольшая котомка-мешок.
По другую сторону от старика шел высокий крепкий мужчина, лет тридцати пяти, чем-то похожий на богатыря, который поддерживал Кирилла, но меньше ростом. Такой же широкий, плечистый, голубоглазый и светло-русый, а за ними весело скалился тот самый худой молодой балагур, который пошутил насчет Спасителя. Балагур кивнул Кириллу в знак приветствия, проявляя любопытство и без стеснения разглядывая его. Ему было около тридцати, с подвижными чертами лица.
Рядом с балагуром шел парнишка. Совсем юнец, с нежной кожей, по-детски припухлыми чертами, испуганный, озирающийся по сторонам. Он старался держаться ближе к статной женщине со спутанными волосами, в рваном сарафане, которая выступала широким твердым шагом, иногда что-то подсказывая пареньку.
За всеми ними шли еще луди, но рассмотреть их как следует не получилось, лица многих ничего не выражали, кроме отчаяния и глухой тоски. Большинство из них смотрели под ноги, не поднимая головы, лишь изредка зыркали по сторонам, заслышав топот лошадей.
– А ты отколь знаешь? – недоверчиво проворчал высокий старик к балагуру, который до этого с подозрением рассматривал Кирилла. – Языком чесать надо к месту.
– Я с такой мутью не выжил бы, – с досадой произнес балагур. – Муть ихнюю полгода с себя снимал. Избави вас Боженька от такой тьмы! Молитвослов евангельский теперича от корки до корки разобрал. Греческий-то я уразумею, был я уже у них. Не марают, погани, рук, спускают на людей мертвечину – и люди сами все добро отдают, слезами обливают да ноги маслом умасливают, а те сидят и считают, не положил ли краюхи хлеба за пазуху. Чтобы я так жил! – произнес он на распев и с акцентом, определенно кого-то копируя. – Болезные оне: чертовщина примерещилась, а оне и рады. Павлик их, который явление Божьего Сына узрел, по всему свету рыскал в поисках достатка для энтих боголюбов.
– Тут ты не прав! Они не на всякую чертовщину крестятся, только на противную, которая зубы в ответ скалит, – прилетело откуда-то спереди.
– Во-во! – обрадовался балагур проявленному интересу.
Видимо,
