зидать.Утопая в печальной грусти,
Я пришёл, чтоб сказать:
«Где туманы росою зреют,
Тонет небо в яркой заре,
Без зазрения потерянной совести
Я продолжу искать,
Чтоб найти,
И я буду идти,
Чтобы прийти».
9
В запале юности туманной
И безмятежно пылко страстной
Во мне боролись с особливым изысканием
За престол великой власти над сознанием
Четыре грозных пары воинов, где каждый
Отстоять стремился правоту отважно.
И гасло небо вдруг, и снова загоралось,
А в голове моей все так и не менялось.
Тут злобе отдана вся власти сила,
И стала там черна ума моя столица,
И виделись враги в ста разных лицах.
С остервенением боролась та с родными,
А те, что не знакомы всегда были,
Как дорогие гости принимались в залах.
Погибло во мне, тогда казалось,
Но все же бились остальные семь
Бессмертных эго и моя душа, держа ярем.
В какой-то миг туманных дней осенних
Сменилась злоба на тяжелую тоску,
И злоба, что уставши, средь восьмерых
Явилась уже лишь только под мою душу стелилась.
А я все тосковал по дням минувших лет,
По всем ушедшим от нахальства злого духа,
И тем, кем обагрил я этот свет.
Я тосковал так долго и мятежно,
Прошла зима, три белых месяца, что нежно
Закутали меня в свои холодные одежды.
И был уж я лишён тогда надежды,
Когда внезапно из глубины духовной сечи,
Явилась та, которую так ждал.
И снова загорелись огнём свечи
В глазах моих, и запылали речи,
Разлившись изо рта, что возмужал
В пучине действий боевых за разума свободу
От едкой, разрушительной хандры,
Уж лучше бы вернули бы мне злобу—
Я в ней хотя бы мог бы как-то жить.
Но полнился я вечным упоением,
Хотя на царствии была одну всего неделю
Моя мирская радость печали полных дней.
О, как прекрасно было, просыпаясь,
Являться миру этому весной
Без лишней желчи и страды от ностальгии,
И радоваться, что не свалилась в тень
Моя мирская радость печали полных дней.
И как же жаль, что утром мартовским,
Открыв глаза, завыл я по-матросски.
И чувствовал я что-то старой доброй злости,
Но не она терзала душу мне,
Ведь я бросал собаке чьей-то кости,
И грел чужие души на речей огне.
Все, видимо, в другом, я как то закоптился,
И помыслы, хоть чисты были, но грубы,
И говорил я речи людям стиснув зубы,
И не жалел я никакой страды.
Я лишь никак не мог освободиться
От это грубости тугого стиля,
Но вышло все гораздо прозаичней—
Её убило собственной гордынею статичной.
И был лишен я всякого рассудка,
И было так считал я сутки,
А во мне пусто было и потом,
Я видимо понявший, что мною
Овладела пустота, облился я холодным потом,
И выл, как волки воют, под луной.
Нет ничего ужаснее смиренства
С бездействием, что губит твой покой,
Я это уяснил для себя с детства,
Когда променял страсти дневников
