что по-русски понимать разучились.
И я резко поворачиваю им спину.
Громкий хохот служить ответом моим словам. Кавалерийский юнкер хохочет басом, нарядные барышни дискантом, Лили так взвизгивает и трясет головою, что все ее кудри пляшут какой-то своеобразный танец вокруг ее, покрасневшего от смеха, лица. Гимназист и кадеты легонько подфыркивают и поминутно закрывают рты носовыми платками.
И даже серьезная Наташа и та улыбается своей тихой улыбкой.
– Нет! Нет, это великолепно. Une demoiselle и желает играть в солдаты! – кричит юнкер, весь трясясь от смеха.
Противные!
«Ах, Господи, и зачем меня привели сюда! – тоскливо сжимается мое сердце. – Скажу „солнышку“, что никогда не приду больше».
И, круто повернувшись спиной к «противной компании», как я мысленно окрестила Вовиных гостей, я иду по дорожке сада.
Вокруг меня розы, левкои и душистый горошек. Пчелы и осы жужжат в воздухе. До приторности, до душноты пахнет цветами.
На повороте аллеи мелькает белый китель отца.
– Солнышко! – кричу я неистово, бросаясь к нему со всех ног, – не бери меня больше сюда, здесь противно и скучно. Солн…
Я обрываю на полуслове, потому что мой отец не один. С ним высокая худенькая девушка с огромными иссера-синими, близорукими глазами, очень румяная и гладко-прегладко причесанная на пробор.
Что-то холодное, что-то высокомерное было в тонком с горбинкой носе и в серых выпуклых глазах девушки.
– Кузина Нэлли. – проговорил «солнышко», поворачиваясь к черноволосой девушке, – вот моя девочка, полюбите ее!
Девушка приставила черепаховый лорнет к глазам и окинула меня очень внимательным взглядом.
– Какая нарядная! – произнесла она сдержанно. Сама она была одета очень скромно во что-то светло-серое. Костюм, однако, безукоризненно сидел на ней.
Она протянула мне руку. Я нерешительно подала свою. Быстрым взглядом обежала она мои пальцы, и вдруг брезгливая улыбка сморщила ее губы.
– По кому ты носишь траур, дитя? – сносила она, слегка улыбаясь.
Я не поняла сначала и робко взглянув на «солнышко». Лицо отца было залито румянцем, в глазах его видно было смущение. Тогда я, недоумевая, взглянула на мои пальцы. Ничего, решительно ничего особенного не находила я в этих тоненьких, красноватых детских пальчиках, если не считать резких черных полосок под ногтями на самых концах. Но взглянув сначала на отца, потом на молодую девушку и, наконец, на мои пальцы, я быстро сообразила, что именно за черные полоски обратили внимание Нэлли и вызвали ее замечание.
И я вспыхнула и смутилась не меньше папы.
– Такая нарядная хорошенькая девочка и такие грязные ногти! – проговорила между тем Нэлли своим бесстрастным голосом, от которого мурашки забегали у меня по спине.
– Как же тебе не стыдно приходить в таком виде в гости? – произнес с укором отец.
– Папа Алеша. – Горячо вырвалось у меня, – Я не виновата… я
