еждения налетает с боков, и, ко всем этим бедам, еще и сверху время от времени сыплется, что вообще уже ни в какие ворота… Ну и так далее. Зануда, брюзга, просто Старый Пёс.
Иногда наступали редкие минуты штиля. Тот, кто делает ветер, вдыхал, надувая щеки, и оставлял шагающим по тропе – не важно какой: тропе мира или войны – шанс передохнуть. На мочку собачьего носа с небес мягко спускались снежинки, как-то особенно нагулявшие вес. Сразу растаять у них не выходило – нет диеты, что помогает избавиться от излишков мгновенно. Да и само слово «мгновенно» отнюдь не из словаря диет… Обладателя носа, то есть владельца пристанища «жирных», «матерых» снежинок, это обстоятельство интриговало. Старый Пёс смешно скашивал к мочке носа глаза и успевал до исчезновения эфемерных творений природы рассмотреть их геометрически точный и изящный узор. Узор не ко времени, да и не слишком по-дружески, скорее уж с холодной издевкой напоминал Старому Псу о доме, его уютном доме.
Дома обитали такие же или очень похожие, правда, иных, не скромных размеров, офигительные в своем изяществе кружевные салфетки. Салфетки были подарком семье от Хозяйкиной мамы. Хозяин – Старый Пёс знал и уважал эту человеческую традицию – терпеть их не мог: и салфетки и тёщу. Он за глаза называл милую старушку в буклях, баловавшую Старого Пса снедью со стола, законченной «мещанкой» и «пережитком», а ни в чем не повинные салфетки – дебильными, иногда – кретинскими. И непременно требовал, чтобы после отъезда гостьи, в дни посещений строго учитывавшей, все ли ее подношения на своих местах? – салфетки исчезли с его глаз долой. Прочь. Чаще всего никто особо ему не перечил – ни Хозяйка, ни Старый Пёс.
Хозяйка, если хватало сил сдерживаться, избегала ненужного выяснения отношений. Они уже тысячу раз были окончательно и бесповоротно выяснены. Впрочем, время от времени этот факт не мешал людям к ним возвращаться и, как заучил Старый Пёс, «толочь воду в ступе». Сам он не видел для себя в скандалах никакой корысти. Бескорыстие же собак относил к мифам, зачем-то выдуманным людьми, ведь сами они не умели друг к другу так относиться. Старый Пёс считал глупым ставить кого-то выше, чем он сам.
После расставания с мамой Хозяйки участь салфеток, отправленных в ссылку в «запасники» за шкафом и на полатях, обязаны были разделить еще некоторые предметы. Вещи – призраки, оборачивавшиеся в часть быта раз-другой в году и чувствовавшие себя вегетарианцами на пиру вурдалаков. Все, кроме мамы Хозяйки, ощущали их неприспособленность к здешней жизни. Старому Псу казалось, что и старушка об этом догадывалась, но уж больно не любила она зятя и по-прежнему желала влиять на дочь. Компанию салфеток делили: розовая ваза, по умыслу своего тирана не познавшая в жизни ни одного живого цветка, и шикарно обрамленный гобелен с пастушкой и пастушком.
– О чем должен человек думать, покупая такое? – недоумевал Хозяин.
– Наверное, мама думала о том, что мало оставить после себя пару колечек и женскую чепуху, – терпеливо разъясняла Хозяйка. – Для нее это ценность…
– Ну, конечно. Эта «ценность» призвана поведать будущим землянам единственно о приверженности их предков к безвкусице, китчу и выпендрежу! – не внимал Хозяйке Хозяин.
Старый Пёс про себя подумал, что намного опередил грядущие поколения людей. Художественные достоинства гобелена, по его мнению, явно не дотягивали до изысканности позолоченного багета. В такой раме Старый Пёс с удовольствием лицезрел бы свой собственный портрет. Парадный. В лучшей сбруе. К сожалению, выбирать приходилось из эффектного, но единственного аксессуара. Это обстоятельство немилосердно стягивало фантазию пса с высокой орбиты вниз и наводило Старого Пса на мысли о незаслуженной скудности гардероба. «Притом, что у „этих“, – так в случае недовольства заносчиво поминал Старый Пёс Хозяина и Хозяйку, – барахло из шифоньеров вываливается, лапу не всунуть, дверь не открыть». Однако момент триумфа и без того безнадежно откладывался. Старый Пёс слышал, как Хозяин бурчал: «Железная старуха, просто бессмертная…»
Еще среди вещей, разжалованных на скорую руку, находилась неведомая Старому Псу мелочовка. Сосчитать и рассмотреть ее собаке мешал малый рост и нежелание показывать людям, что он в курсе собственной физической незначительности. Чтобы те не начали мнить о себе слишком много. В то же время он был совершенно уверен в присутствии в доме значительного числа ненужной мелочовки, потому как только из-за салфеток, вазы и гобелена вряд ли стоило так шуметь. А ведь иногда шумели, да еще как, «по-взрослому»… И это, Старый Пёс был готов присягнуть, не метафора. Виной всему, по разумению Старого Пса, был гобелен. Он выглядел слишком помпезно для того, чтобы коротать свои лучшие гобеленовы дни в пыльном и паучьем зашкафье, стареть, терять лоск и обесцениваться. Хотя кому, скажите, может быть интересен неопрятно слизанный с классики примитив, массово сработанный на станке? Вот только самому гобелену кто это объяснит? Старый Пёс попытался однажды, но пастушок принялся фальшиво, зато изо всех сил дуть в свою дурацкую дудку, а пастушка скуксилась и разрыдалась в голос, убогая деревенщина. Старому Псу стало неловко за свое начинание.
