style="font-size:15px;"> Мгновенно из темного угла возникла Зинаида.
– Товарищи, я помогу Сереже собраться. Он ведь такой беспомощный. Дигитальный такой.
Все ясно, его уволокут, а она останется у него в комнате хозяйничать. Не выйдет.
– Все, я передумал, – сказал Шрагин, подворачивая закрашенный кровью рукав. – Я – уже готов.
И хотя он все-таки дал отпор Зинке, внутри лопнула какая-то струна. Шрагин понял, что проиграл. Проиграл давно, когда программа его жизни, пройдя неверный оператор, попала в петлю, из которой нет выхода. Если бы он не ушел из команды создателей нового революционного языка, сейчас бы его славили и рисовали яркими красками на страницах толстых солидных журналов. Но он ушел. Единственный его бесспорный талант – выбрать неверное направление.
На полминуты ему сделалось дурно – наверное, тот укол подействовал. Затмение какое-то, в сумерках все вокруг стало текучим, показалось даже, что Зинаида омывает его, как волна, пытается накрыть с головой, плещет в глаза, в рот. Но со странным звуком «сам-по» волна схлынула, и мир принял прежние очертания и освещенность.
– А что, поехали, товарищи.
От этих слов он стал уютным привычным психом, отчего доктор с санитарами сразу заулыбались и перестали угнетать. Шрагин привольно разлегся на носилках в задней части автомобиля, на передних местах расположились медработники. Через открытое оконце, соединявшее кабину с отделением для психов, лилась как будто песня вперемешку с полубезумным бормотанием ди-джея. «Если вы считаете это музыкой, то вы горько заблуждаетесь. Слова же, в лучшем случае, высосаны из пальца…»
– Ну, хорошо, почему меня везут в психушку, а не его? – безадресно спросил псих, думая о ди-джее.
– Потому что у него нет соседей, – охотно отозвался доктор. – А куда мы так мчимся, психиатрия?
– В Бехтерева, родимый.
В Бехтерева – это класс, там покойно, там все передовое. Он был там три года назад, и ему понравилось. Это вам не Скворцова-Степанова, где в палате по двадцать психов, набитых всяким калом по самую макушку, где в сортир надо в калошах ходить, чтобы не утонуть, где целую ночь яркий свет глаза выедает. В Бехтерева же разговоры с культурными людьми за Фрейда, Эдипа и его маму. Там всем желающим раздают мольберты и холсты, рисуй свой психоз на здоровье, только краски не ешь…
Интересно, может ли Зина проникнуть в его комнату при нынешней системе опознания? Наверное, может – если потихоньку снимет отпечатки его пальцев и перенесет папиллярный рисунок на пластик. Если проникнет, то подкинет ему ворованные шмотки или листовки с призывами к межнациональной розни – шикарная месть. Что-то утром в комнате было не так, только без очков он рассмотреть не смог. Что-то не так… Вечно это ощущение чего-то упущенного и не понятого. Ну, почему он не алкоголик? Почему не лежит firewall из огненной воды между ним и нецифровым миром, в котором он бессилен?
Бархатистый женский голос долго выводил на стереоволнах песню, состоящую из трех
