и есть маленькая Сандрильона. Что злая мачеха-судьба гонит и бьет ее, заставляя нищенствовать на пристанях и дорогах…
Она так задумалась, что уже не слышала слов Димы, и он принужден был повторить их, дотронувшись до её плеча.
– Ну, прощай, до завтра, Маша. Завтра я расправлюсь с Сережкой, а тебе принесу что-нибудь не хуже отнятой у тебя кофточки. А теперь ступай, ступай домой, маленькая Сандрильона!
Она улыбнулась, блеснув глазами и кивнув черной головкой, исчезла за деревьями.
А Дима, лишь только она скрылась в чаще, нагнулся, подобрал в носовой платок свои ландыши и, подняв с земли бездыханное тело змеи, пере кинул его себе, как боа, через шею.
«Трофей победы!» – мелькнуло в голове мальчика, и он, насвистывая свою любимую песню, служившую паролем ему и его приятелям-оборванцам, твердой мелкой походкой направился к дому.
«Как ныне сбирается вещий Олег»… – раздалось над синим озером, и стоголосое эхо повторило в чаще стройных, как колонны, деревьев:
– Лег… Лег… Лег…
ГЛАВА V
Бессердечный
– Сегодня в одиннадцать назначен консилиум, – произнес Петр Николаевич, – и мы узнаем, каких перемен можно ожидать в здоровье Нии. Я думаю, мальчики, вы не уйдете из дому, пока доктора не произнесут своего приговора над вашей бедной сестренкой.
– Конечно, папа, – ответили отчиму Никс и Левушка.
– А где же Дима?
– Я его не видел с утра. Он или ушел в лес или уплыл на маяк к старому Капитонычу, – высказал свое предположение Никс.
– Или отправился в город, – добавил, вторя старшему брату, Левушка.
– Удивляюсь, как это Вадим не интересуется Ни, которой вчера было особенно плохо, – строго взглянув поверх золотого пенсне, снова обратился Петр Николаевич Всеволодский к обоим мальчикам.
На это не мог ничего ответить ни изящный пятнадцатилетний Никс, своим хрупким изнеженным и надменным видом напоминавший юного лорда, ни двенадцатилетний Левушка, добродушнейшее создание, нимало не похожий на своего изящного брата. Но несмотря на свою неуклюжую, мешковатую фигурку, на нос, похожий на картофелину, и на расплывчато-круглое лицо, Левушка Стоградский, тем не менее, обладал чем-то таким, что делало его много лучше и обаятельнее красавчика Никса. Это необъяснимое обаяние мальчика так и сквозило в его ясных, голубых глазах и в его добродушной улыбке, милой и светлой, как у маленького ребенка. Сейчас, однако эти ясные голубые глаза выражали смущение поступком брата. Ему безгранично хотелось как-нибудь оправдать Диму. Он, было начал лепетать что-то, но отчим сразу оборвал его.
– Полно тебе великодушничать, Лева, Божье ты дитятко. От твоего заступничества нимало не переменится мое мнение о Вадиме. И не трать попусту, красноречия, Лева… Каким бы…
Но Петру Николаевичу не пришлось докончить начатой фразы.
Из комнаты на террасу, где он находился сейчас с обоими мальчиками, вышла молодая еще женщина в легком
