лейтенант велел отцу садиться, сам присел на краешек нар и стал его уговаривать. Отец слушал, рассеянно глядя перед собой, слова лейтенанта влетали ему в одно ухо и легко выпархивали из другого.
Лейтенант перебрал все доводы, начал приводить уже вроде бы неположенные: дескать, чего упираешься, чудило? Там ведь, на фронте, между прочим, убивают. А в школе перекантуешься какое-то время – все отсрочка. Да и потом шансов больше уцелеть: все же снайперов так не косят, как рядовую пехтуру… Наконец, видя, что уговоры отца не прошибают, лейтенант вспылил:
– Да куда ты спешишь-то, дурья башка?! Боишься – без тебя Берлин возьмут?
– Так точно, – ухватился за эту мысль отец. – Опасаюсь – вдруг без меня.
– Долго опасаться придется! – сказал лейтенант и вышел, хлопнув дверью.
Через несколько месяцев под одной деревенькой осколками мины отцу раздробило кисть левой руки.
Тот лейтенант был прав – пехоту на войне выкашивало быстро.
Изуродованная рука была последним шансом отца преуспеть в жизни. В условиях послевоенного дефицита на мужчин возвратившиеся фронтовики уверенно занимали средние начальственные высоты, вышибая окопавшихся на них белобилетников и тыловых жучков. Отцу были предложены на выбор три должности: бригадира, завскладом и начальника ВОХР объединенного к тому времени гужтранспортного хозяйства.
Отец отказался от всего.
Он выучился запрягать лошадь одной рукой и поехал по жизни в прежнем качестве.
В общем, на том отрезке окружения, который надлежало удерживать отцу, я мог маневрировать сколько угодно. Что я и делал. Закончив семилетку, я собрался в мореходное училище и объявил дома о своем решении. Но потом передумал и поступил в металлургический техникум.
Отец долго удивлялся: почему я не ношу морскую форму? То, что от города Сталинска до ближайшего моря – четыре тысячи километров, его ничуть не настораживало.
Я бросил техникум и снова пошел в школу, получил аттестат зрелости, уехал в другой город и однажды заявился домой на каникулы в форме студента водного института.
Отец, решивший, что видит перед собой флотского офицера, одобрительно сказал:
– Все же добился своего?.. Молодцом!
Дядьки мои были людьми веселыми и беспечными. Дядя Паша (они после того самоварного погрома скоро помирились с отцом, хотя вместе жить больше не стали) поднимал меня высоко над головой и, указывая на пролетающий аэроплан, спрашивал:
– Будешь летчиком, Колька?
– Нет, – отвечал я, – боюсь.
– А чего ты боишься?
– Полечу над Абушкой – упаду и утопну.
Дядя Паша хохотал:
– Ну, утопнуть не утопнешь, а перемажешься – это точно! – И отступался от меня.
Я и сам знал к тому времени, что в Абушке утонуть невозможно, но такой ответ был лучшим способом отвязаться от осоавиахимовца дяди Паши.
Совсем молодой
