Герман все еще кипит, а организм гонит по крови повышенные порции адреналина, так что ему покуда не до сравнения ощущений.
– Почему – сразу издеваюсь? Я провожу демонстрацию и проверку снаряжения нового вида, только и всего.
– Только и всего?!
– Конечно, Герман. И все-таки как ощущения? Видишь ли, в ТТХ утверждается, что этот новый «панцирь» прочнее тех, что вы использовали ранее, не просто в разы, а в десятки раз. Потому и интересуюсь. Ты что-нибудь почувствовал? Давай, снимай. Поищем синяки, ссадины.
– Ну, Епифаныч, у вас и шуточки! – ворчит Герман. – Точно решили занять мою штатную должность. Травмируете командира отряда перед важнейшим заданием.
– И тем не менее, лейтенант Минаков, мне все же не ясно, как восприняты пулевые попадания вашей доблестной плотью?
– Нет, правда, требуются показания? Или вы все шутите?
– Какие шутки могут быть с настоящим патронташем, а? Я ведь не холостыми стрелял. Калибр девять миллиметров, скорость пули на столь плотном расстоянии, как положено, четыреста пятнадцать метров в секунду. Правильно? Вот и покажи синяки.
– Да, не чувствую я вроде.
– Тем не менее поглядеть надобно. Разоблачайся, товарищ аэромобильник.
В процессе осмотра подвергнутого экзекуции тела, они продолжили дискуссию.
– Вот видишь, действительно ничего нет, Герман Всеволодович, – совсем без удивления констатируют Драченко. – Знаешь, утверждается, что этот сверхлегкий панцирь способен устоять при попадании снаряда.
– Снаряда?! Ну, это уж…
– Понятное дело, энергия отдачи киданет человека-мишень так, что костей уже не соберешь, – спокойно поясняет Епифаныч, – однако сам «панцирь» будет цел, невредим. Такие дела.
– Да ну, не может того быть, Потап…
– Я рассказываю то, что мне самому довели. И речь, к сожалению, идет не о какой-нибудь кумулятивной сложности, или там о бронебойной дуре, калибром «сто двадцать» или даже «сто». Но все же тут совершенно новые технологии. Думаешь, куда девается энергия ударов при попадании пуль и прочего?
– Как, «куда»? Отражается, разумеется, – теряется Герман.
– Да отражается, но о том разговор особый. А уходит она за счет послойного испарения. Этот материал называется «тысячеслойка». На самом деле слоев там – миллион, может и десять миллионов, точно не скажу.
– Стоп, Потап Епифанович! – соображает Герман. – То есть «панцирь» становится тоньше и тоньше при каждом новом попадании?
– Да, что-то вроде этого. Но слоев миллионы, так что ничего страшного.
– Ну конечно, совсем ничего?
– Ладно, Герман, не нуди. Знаешь, из чего вся эта штука, все эти слои?
– Вот еще, Епифаныч. Я что же, по-вашему, «химическое» заканчивал?
– Понятное дело, нет. Ты обыкновенный тупой аэромобильник – все в курсе.
– Оскорбляете подчиненных за так? Нехорошо!
– Туг
