вещи, лежавшие на столике: свечу со спичками, книжку, подушечку для булавок, как будто эти предметы были ему необходимы при опросе.
– Конечно, – сказал К., и его охватило приятное чувство: наконец перед ним разумный человек, с которым можно поговорить о своих делах. – Конечно, я удивлен, но, впрочем, и не очень удивлен.
– Не очень? – переспросил инспектор и, передвинув свечу на середину столика, начал расставлять вокруг нее остальные вещи.
– Возможно, что вы не так меня поняли, – заторопился К. – Я только хотел сказать… – Тут он осекся и стал искать, куда бы ему сесть. – Мне можно сесть? – спросил он.
– Это не полагается, – ответил инспектор.
– Я только хотел сказать, – продолжил К. без задержки, – что я, конечно, очень удивлен, но когда проживешь тридцать лет на свете, да еще если пришлось самому пробиваться в жизни, как приходилось мне, то поневоле привыкаешь ко всяким неожиданностям и не принимаешь их слишком близко к сердцу. Особенно такие, как сегодня.
– Почему особенно такие, как сегодня?
– Нет, я не говорю, что все считаю шуткой, по-моему, для шутки это слишком далеко зашло. Очевидно, в этом принимали участие все обитатели пансиона, да и все вы, а это уже переходит границы шутки. Так что не думаю, чтоб это была просто шутка.
– И правильно, – сказал инспектор и посмотрел, сколько спичек осталось в коробке.
– Но, с другой стороны, – продолжал К., обращаясь ко всем присутствующим – ему хотелось привлечь внимание и тех троих, рассматривавших фотографии, – с другой стороны, особого значения все это иметь не может. Вывожу я это из того, что меня в чем-то обвиняют, но ни малейшей вины я за собой не чувствую. Но и это не имеет значения, главный вопрос – кто меня обвиняет? Какое ведомство ведет дело? Вы чиновники? Но на вас нет формы, если только ваш костюм, – тут он обратился к Францу, – не считать формой, но ведь это, скорее, дорожное платье. Вот в этом вопросе я требую ясности, и я уверен, что после выяснения мы все расстанемся друзьями.
Тут инспектор со стуком положил спичечный коробок на стол.
– Вы глубоко заблуждаетесь, – сказал он. – И эти господа, и я сам – все мы никакого касательства к вашему делу не имеем. Больше того, мы о нем почти ничего не знаем. Мы могли бы носить самую настоящую форму, и ваше дело от этого ничуть не ухудшилось бы. Я даже не могу вам сказать, что вы в чем-то обвиняетесь, вернее, мне об этом ничего не известно. Да, вы арестованы, это верно, но больше я ничего не знаю. Может быть, вам стража чего-нибудь наболтала, но все это пустая болтовня. И хотя я не отвечаю на ваши вопросы, но могу вам посоветовать одно: поменьше думайте о нас и о том, что вас ждет, думайте лучше, как вам быть. И не кричите вы так о своей невиновности, это нарушает то, в общем неплохое, впечатление, которое вы производите. Вообще вам надо быть сдержаннее в разговорах. Все, что вы тут наговорили, и без того было ясно из вашего поведения, даже если бы вы произнесли только два слова, а кроме того, все это вам на пользу не идет.
К. в недоумении
