и вот я иду исповедоваться к нашему соседу, отцу Доримедонту Покровскому. Я считал его человеком суровым и был во многом грешен лично перед ним: разбивал камнями беседку в его саду, враждовал с его детьми, и вообще он мог напомнить мне немало разных поступков, неприятных ему. Это меня очень смущало, и, когда я стоял в бедненькой церкви, ожидая очереди исповедоваться, сердце мое билось трепетно.
Но отец Доримедонт встретил меня добродушно ворчливым восклицанием:
– А, сосед… Ну, вставай на колени! В чем грешен?
Он накрыл голову мою тяжелым бархатом, я задыхался в запахе воска и ладана, говорить было трудно и не хотелось.
– Старших слушаешься?
– Нет.
– Говори – грешен!
Неожиданно для себя я выпалил:
– Просвиры воровал.
– Это – как же? Где? – спросил священник, подумав и не спеша.
– У Трех Святителей, у Покрова, у Николы…
– Ну-ну, по всем церквам! Это, брат, нехорошо, грех, – понимаешь?
– Понимаю.
– Говори – грешен! Несуразный. Воровал-то, чтобы есть?
– Когда – ел, а то – проиграю деньги в бабки, а просвиру домой надо принести, я и украду…
Отец Доримедонт начал что-то шептать, невнятно и устало, потом задал еще несколько вопросов и вдруг строго спросил:
– Не читал ли книг подпольного издания?
Я, конечно, не понял вопроса и переспросил:
– Чего?
– Запрещенных книжек не читал ли?
– Нет, никаких…
– Отпускаются тебе грехи твои… Встань!
Я удивленно взглянул в лицо ему – оно казалось задумчивым и добрым. Мне было неловко, совестно: отправляя меня на исповедь, хозяева наговорили о ней страхов и ужасов, убедив каяться честно во всех прегрешениях моих.
– Я в вашу беседку камнями кидал, – заявил я.
Священник поднял голову и сказал:
– И это нехорошо! Ступай…
– И в собаку кидал…
– Следующий! – позвал отец Доримедонт, глядя мимо меня.
Я ушел, чувствуя себя обманутым и обиженным: так напрягался в страхе исповеди, а все вышло не страшно и даже не интересно! Интересен был только вопрос о книгах, неведомых мне; я вспомнил гимназиста, читавшего в подвале книгу женщинам, и вспомнил Хорошее Дело, – у него тоже было много черных книг, толстых, с непонятными рисунками.
На другой день мне дали пятиалтынный и отправили меня причащаться. Пасха была поздняя, уже давно стаял снег, улицы просохли, по дорогам курилась пыль; день был солнечный, радостный.
Около церковной ограды азартно играла в бабки большая компания мастеровых; я решил, что успею причаститься, и попросил игроков:
– Примите меня!
– Копейку за вход в игру, – гордо заявил
