дерьмо…
– А что у вас за болезнь? Сколько вам осталось? Это известно?
– В том-то и дело, что неизвестно. Не буду обременять медицинскими подробностями. У меня обнаружили редкую патологию сердечно-сосудистой системы. Я могу умереть через минуту, а могу протянуть еще год или два. Два года жить одному? – Он передернулся. – Нет, этого я точно не смогу.
Я повернулась к Громову:
– Что вы тут можете сделать? Избавить Александра Николаевича от эгоизма? Чтобы он спокойно подыхал в одиночестве?
– Не знаю. У меня пока нет ответа. – Громов задумчиво покачал головой. – Но мы работаем над этим.
– А с вами что? – спросила я молодую пару.
– Со мной всё окей, – сказала Гюрза, наматывая на палец черную прядь. – Химия не помогла. Один врач говорит: месяц, другой: полтора. Плевать. Скорей бы уже. Хорошенького понемножку.
– Зачем же вы сюда ходите, если плевать?
– Из-за него. – Она показала костлявым пальцем на своего кудрявого спутника. У того на глазах выступили крупные слезищи – как в индийском кино. – Сильно психует.
– А что у вас за болезнь? – спросила я тогда парня.
– Я здоров… – Баранчик всхлипнул. Слезы скатились по румяным щекам. – Спасибо…
Это Громов подал ему салфетку.
– Ко мне не так редко приходят подобные пары. И всегда в психологической помощи больше нуждается тот, кто остается.
– Я не останусь! Не останусь! – вскрикнул Баранчик.
Гюрза закатила глаза ко лбу.
– Сделайте уже с ним что-нибудь, Олег Вячеславович!
Вот, оказывается, как звали Громова. Почти что вещий Олег.
– Блин, ты достал со своими истериками! – зашипела желтолицая девица, оскалив мелкие острые зубы. – Вытри сопли!
– «Из мертвой главы гробовая змея шипя между тем выползала», – продекламировала я. – Вы вещего Олега не укусите?
Я же говорила: в моем нынешнем состоянии у меня что на уме, то и на языке. В этом гулком, пустом ощущении свободы от всего на свете, вероятно, был бы своеобразный кайф. Если б не тошнотворный, неотступный, тоскливый ужас, если б не бессонница, если б не сулажиновая зависимость.
– Три стервы на одну комнату будет многовато, – ответила мне Гюрза, но довольно мирно, без агрессии.
Олег Вячеславович трижды хлопнул в ладоши.
– Всё, познакомились. Прошу тишины и внимания! Сегодня поиграем в детскую игру. Каждый из нас в раннем детстве любил вообразить собственные похороны. Как все плачут, произносят трогательные речи, терзаются тем, что нас обижали, и прочее. Было такое?
Кивнули все кроме Гюрзы.
– Я играла по-другому, – заявила она. – Я хоронила бабочек в спичечных коробках. Заживо.
– Тогда с вас и начнем, – ласково улыбнулся ей Громов. – Сейчас будут ваши похороны. Вы умерли, и мы провожаем вас в последний путь.
