в Барби, я таскалась с младшим братом. Из-за этого довеска никто не хотел со мной дружить. Поэтому я привыкла быть одна.
Купив в магазине шоколадку, я поспешила домой. Блин, а вдруг она не ест шоколад? Я даже не додумалась вчера спросить.
Комната встретила меня кладбищенской тишиной. Лишь старые советские часы тихонько кряхтели у окна. Я расстроилась, что Оксаны нет дома. А потом разозлилась на себя из-за того, что расстроилась.
– А, это ты, – разочаровано протянул герой-любовник, заглянув к нам в комнату.
Я заварила себе чаю, без энтузиазма поела шоколадку и отправилась спать.
Диван скрипел и пытался сделать мне вскрытие ржавыми пружинами. Уснуть не получалось. В голову снова стал лезть Тихон. Ну вот зачем я мучаю себя? Зачем вспоминаю это снова и снова?
Мы познакомились весной. «Кошачье имя», – фыркала мама. Она явно была недовольна. Совсем не таким она представляла будущего зятя. А я поняла, что пропала. Он был старше меня на десять лет, но всё сразу стало каким-то правильным. Я нашла своё место в этом мире, свой дом, свою вселенную. Все мои увлечения до него, были ошибкой. Если б я знала, что встречу Тихона, то никому не позволила бы прикоснуться к себе.
У него была квартира в городе, но жить Тихон любил на природе. Это был маленький домик за городом, утопающий в зелени. Солнечная веранда, крохотная кухонька и удивительная мастерская. Там он писал свои работы. Это место стало нашим гнёздышком счастья. Над деревянной верандой склонялись тяжёлые ветви сирени. Одурманивающий запах пропитал всё вокруг. Из цветов волнительно торчали шершневые жопки. Это был отдельный мир. Мир, где были лишь мы вдвоём. Я просыпалась с улыбкой, нежась в лучах утреннего солнца. Помню восхитительный вкус парного молока, принесённого соседкой бабой Клавой. Запах красок и олифы. И утренний свет. Тихон гнался за ним, пытался поймать и запечатлеть на холсте. Но свет ускользал от него. Тихон злился, грозился сжечь все работы и уйти в монастырь послушником. Я смеялась, собирала разбросанные в порыве гнева краски и кисти, обнимала его, вдыхала его запах и говорила, что уйду в монастырь вместе с ним. И я бы ушла. Я пошла бы за ним куда угодно.
Тихон любил цитировать одну из героинь чеховской «Чайки»: «Кто испытал наслаждение творчества, для того уже всех других наслаждений не существует». Но я так мечтала быть ему нужной.
Его картины были прекрасны. Но люди не хотели видеть прекрасное. Они хотели свои портреты. Тихон презирал деньги, но был вынужден рисовать на заказ.
Его бывшая жена не верила в него. Она ушла к мужчине, который купил ей тачку и свозил на Бали. Я не понимала, как можно променять ЕГО на деньги. А он любил её до безумия. Иногда я ощущала себя лишь блёклым призраком Марты. Тихон хранил её портрет наверху. Картина была завешана старой простынёй. Но ревность просто отравляла меня, когда я вспоминала о том, что у него кто-то был до меня. Тихон больше не хотел семью, не хотел детей. Но он позволял себя любить. И это было самое главное. Я верила, что своей любовью и верностью смогу изменить это. Надо только подождать. Но даже в самые счастливые моменты меня охватывало это щемящее чувство отчаяния.
