двое. Судя по всему, телохранители. Один из них был лысым, но парикмахерская непричастна – природа постаралась, и просто огромным. При росте около двух метров он весил не менее полутора центнеров, напоминая телесами и заплывшими жиром раскосыми глазами японских борцов сумо. Второй примерно такой же комплекции, как я. Ростом под сто девяносто, с хорошо развитыми мышцами. Левая половина его лица покрыта множественными шрамами, но особенно выделялся один. Самый длинный и глубокий из них. Начинаясь от нижнего века, тот спускался по щеке на шею, скрываясь под воротником рубашки.
– Ой, простите! Простите нас, Алексей Вениаминович! Не понимаю, как такое могло случиться! Мы же ведь ждали вас… Да если бы я знал, что вы уже заходите, то… – Положа правую руку на грудь, а левой вяло жестикулируя, папаша говорил настолько подавленным голосом, что, казалось, еще немного, и он расплачется. – Это все дворецкий наш! Сплошное наказание! Хотя бы знак какой-нибудь подал, растяпа! – Он с презрением покосился на дворецкого и, отпустив тому оплеуху, завизжал: – Сгинь с глаз моих! Бездарь! Еще что-нибудь подобное выкинешь, выгоню к чертовой матери!
– Ох, как я тебя понимаю, Иннокентьевич! Хороших исполнителей сейчас днем с огнем не сыщешь. Одни балбесы вокруг! Мало своих дел, так еще и их воспитанием приходится заниматься. Ох и намаялся же я с ними. Ох намаялся. – Пожав папаше руку, Шакалов крепко обнял его и похлопал по спине.
– Еще раз приношу свои глубочайшие извинения, Алексей Вениаминович. И хочу представить вам свое самое ценное сокровище. Мою дочь Анжелу.
– Да, и впрямь сокровище. Дочурка у тебя, Иннокентьевич, просто красавица. Хороша, очень хороша! – заявил тот, окинув ее похотливым взглядом.
Меня чуть не вывернуло. Еле удержался, чтобы не вцепиться ему в глотку.
Шакалов поцеловал руку Анжелы и, дождавшись от нее улыбки, посмотрел на меня:
– А это кто?
– А это ее жених Никита Богданцев. Весьма перспективный молодой человек.
Я не стал протягивать руку и осыпать его подхалимскими приветствиями, хотя папашины глаза, чуть не вылезающие из орбит, и шевелящиеся губы приказывали мне это сделать. Такое поведение для Шакалова было настолько непривычным, что он даже растерялся. Но растерянность на лице отображалась недолго, сменившись недоумением, а затем возмущением и брезгливостью.
– Ну а где же твоя обворожительная женушка, Иннокентьевич? Фотки фотками, но хотелось бы и вживую ею полюбоваться. Признавайся, прячешь от меня?
– Что вы, Алексей Вениаминович, Екатерина Сергеевна сейчас на Неделе моды в Париже.
– Им там что, медом намазано? Моя, вон, тоже туда укатила, на Неделю эту. Прямо помешались на…
– Каково это? – смотря в глаза Шакалову, перебил я.
– Что каково? Я не совсем понял твой вопрос, сынок. Как там тебя… кажись, Никита, да?
– Ага, он самый. Я спрашиваю, каково это – на соотечественниках своих паразитировать? Крохи последние
