на «Отечественные записки» растет. Чуть ли не каждая статья Белинского дает новых подписчиков. Тогда Андрей Александрович, думая о Виссарионе Белинском, говорит жене голосом, исполненным смирения перед судьбой:
– Я буду терпеть, Аннет, если к этому вынуждают обстоятельства… Приготовь, пожалуйста, чай. Только ты умеешь мне угодить.
Анна Яковлевна хлопочет. Андрей Александрович оглядывает располневший стан жены и наставительно замечает:
– Тебе надо беречься быстрых движений, Аннет!
– Я стараюсь, мой друг, – отвечает Анна Яковлевна, продолжая хлопотать.
Андрей Александрович допивает крепкий, душистый чай и решительно встает.
– Как бы мне хотелось побыть с тобой, но неотступно зовут меня рукописи и корректуры. Надеюсь, в кабинете все в порядке?
Никому, кроме Анны Яковлевны, не разрешается приближаться к письменному столу Андрея Александровича.
Андрей Александрович целует жену в лоб и, покидая столовую, счастливо улыбается.
– Так, стало быть, в апреле, Аннет?
– В апреле, – подтверждает Анна Яковлевна, розовея от смущения.
Но, едва апрельское солнце успело заглянуть в Петербург, в доме Краевского случилось непоправимое: в родильной горячке сгорела жизнь кроткой и любящей Аннет. Андрей Александрович, убитый горем, растерялся совершенно. Он не мог оставаться в квартире, в которой слышались ему тихие, привычные шаги. Он не мог без слез видеть свои домашние туфли: только одна Аннет умела их вовремя подать. Андрей Александрович брался за неотложные корректуры – ему казалось, что за стеной хлопочет, готовя чай, Аннет. Даже приходо-расходные книги «Отечественных записок» теперь вызывали новый приступ безутешных рыданий: почему ангел-хранитель его жизни покинул юдоль земную в то время, когда он мог обещать ей все блага? Андрей Александрович опускал печальные глаза на письменный стол и с ужасом видел: ровным серым слоем лежит на рукописях и корректурах накопившаяся пыль…
«Аннет! Аннет!» – готов был позвать Андрей Александрович. Аннет не приходила.
Редактор-издатель «Отечественных записок» отстранился от дел. Но журнал уверенно набирал силу.
Глава двенадцатая
Цензура запретила печатать в «Отечественных записках» поэму Лермонтова «Демон». Не скоро увидят свет мятежные стихи.
Поэта, убитого на предательской дуэли, будут и за гробом преследовать «духи тьмы». Верят они, что наложили печать молчания на его уста. А «Демон» расходится по всей России во многих рукописных списках.
И на столе Белинского лежит список поэмы, старательно переписанный им на изящной бумаге. Виссарион Григорьевич твердит «Демона» наизусть и охотно читает вслух; читает, чуть-чуть задыхаясь, словно не может совладать с волнением: целые миры истин, чувств, красоты открыл для себя в «Демоне» Белинский. В памяти встают совсем недавние встречи с
