отрешенности от всего земного, вызванных голодом. За столом мать смотрела на нее так грозно, что Ирен вскоре вообще не могла есть в ее присутствии. Последние следы женственности сошли на нет, остались лишь по-мальчишески острые колени, тонкие руки, напоминающие два ершика для чистки трубки, и бескровное лицо, на котором подведенные тушью глаза казались двумя черными цветками. Она приучилась курить. Это помогало не думать о еде. Когда у нее не было сил танцевать, Ирен просто сидела. Когда у нее не оставалось сил разговаривать, она молчала, оглядывая залу с бесстрастием, на которое только и была способна, в надежде, что ее никто не попытается пригласить. А ее приглашали – в основном из-за видного положения, которое занимали родители, а также потому, что ее усталость и страх принимали за модную разновидность скуки. Вот она и просиживала вечер за вечером в шелках и жемчужном ожерелье, куря через черепаховый мундштук и задаваясь вопросом, чем и когда все это закончится. Такая жизнь считалась удовольствием, и находиться где-то в другом месте – например, дома – было все равно как сойти с поезда и позволить всему миру двигаться дальше по накатанным рельсам, но уже без тебя. Это было все равно как умереть.
Впервые Сирена и Фин пришли в Посольский клуб по приглашению Ирен. Это было в 1920 году, после того как они познакомились на том самом костюмированном балу, на котором Сирена была одета павлином. Впрочем, Сирена и без перьев была не менее яркой. Ирен понятия не имела, что именно побудило Сирену завести с ней знакомство. Вероятно, сыграли роль связи Ирен и то, как сшитое по парижской моде платье сидело на ее исхудавшей фигуре. А может, Сирена приняла изнуренный вид Ирен за модную презрительность к свету, которой ей самой не хватало. Или сочла новую подругу чистым холстом, на котором ей удастся рисовать красочные образы самой себя. Сирена повсюду таскала за собой Фина, держа его за руку, переходя от группы к группе, от стола к столу, – ведь это был муж, настоящая редкость, превосходный аксессуар для платья. В память Ирен врезался миг, когда Фин впервые коснулся ее руки. Они сидели бок о бок на мягкой банкетке. Время перевалило за полночь. Ведьмин час. Они походили на людей, очутившихся на обнаженной в отлив отмели на краю бурлящего людского моря. С одной стороны кипел водоворот танцпола, с другой – высился коренной берег столов, усеянных остатками ужина из пяти блюд и множеством недопитых бутылок. В голове Ирен не было ни единой мысли – лишь смутное ощущение того, что ей очень приятно сидеть рядом с ним, касаясь голым плечом рукава его пиджака, отчего по телу ползли мурашки. Она не слишком замечала Фина – так же, как и другие люди. Она помнила смутное чувство, будто находится под его защитой, – ведь к ней едва ли кто-нибудь подошел бы в его присутствии. А еще при нем она сильней ощущала дискомфорт от нашитых на платье блесток, царапавших кожу обнаженных рук. Говорил ли он перед тем, как дотронулся до нее? Вполне вероятно, что она просто его не слышала. Ее внимание было сосредоточено на прикосновении.
Она не
