проговорил он. – Мы еще наверстаем, Клемми. Я в этом уверен.
Нэнси Хадли поднималась по лестнице, когда Клемми уходила. Инстинктивно Клемми отодвинулась немного в сторону, прижала руки к бокам и постаралась не смотреть на нее. Характер у Нэнси был непростой, а вернее сказать, тяжелый. Ее взор напоминал железные гвозди, и когда она говорила, то глядела всегда мимо Клемми и никогда ей в лицо.
– Право, Алистер, чего ты хочешь добиться? – спросила Нэнси, входя в кабинет.
– Нет никакой разумной причины, которая помешала бы этой девушке заговорить, – тихо произнес Алистер. – Ее только нужно научить.
– Не понимаю, почему именно ты должен брать на себя ответственность за это.
– Потому что до нее больше никому нет дела, Нэнси.
– Но следует понимать, что люди станут судачить, будто, запираясь с ней в кабинете, ты учишь ее не только говорить. Вряд ли разумно давать повод для таких слухов. А в особенности сейчас.
– Право, Нэнси. Я уверен, никто не думает ничего подобного.
– Сомневаюсь, что твоя тепличная роза одобрит, если узнает.
– Ты говоришь, словно я делаю что-то плохое, Нэнси, тогда как это совершенно не так.
– Ну, я просто надеюсь, что ты не дашь девушке поводов для фантазий, вот и все.
Дверь закрылась, голоса стали приглушенными, и Клемми беззаботно спустилась вниз по ступенькам.
Она подошла к магазину, чтобы забрать письма для фермы Уиверн, – как обычно, их было очень мало. Лавочница всегда давала ей небольшое угощение – сладости, или кусочек сыра, или яблоко – за то, что девушка избавляла ее сына от долгого путешествия к ферме Уиверн, чтобы их доставить. Вот и сегодня, продолжая свой путь, Клемми жевала ириску. Но парень. Парень. Его звали Илай, и он был из дурной семьи. Таннеры. Худшие люди на земле, как однажды сказал ее отец, Уильям Мэтлок, раз и навсегда запретив дочерям водить шашни с кем-либо из их отпрысков. Несколько лет назад он пригласил одного из них помочь косить сено. Парень пытался приставать к сестре Клемми, Джози, которой тогда было всего двенадцать лет, и дело закончилось разбитой губой. А когда ему указали на дверь, он ушел с двумя курами. Теперь лицо Уильяма принимало зловещий вид при любом упоминании Таннеров. Но Клемми никак не могла забыть о виденном, о том, что этот парень сделал – сделал для нее. Она не могла не вызывать в памяти его лица. С ней творилось нечто такое, чего она не понимала сама. Ее инстинкты, которым до сих пор она полностью доверялась, теперь молчали и ничем не могли ей помочь. У него под ногтями виднелась кровь и на руках были глубокие царапины. От него пахло пивом и потом, чем-то гнетущим и тягостным, но под этим запахом скрывалось и что-то приятное. Он назвал ей свое имя – демонстративно, как будто она бросила ему вызов: «Я Илай». И ни слова больше. Его молчание было мучительно громким.
Илая нигде не было видно. Если в тот день он находился на фабрике, то
