постель и не проваливалась в чуткий, беспокойный сон. А новый день начинался думами о любимом. Олеся никогда не могла понять, точнее, не могла принять его стремления воевать. Не могла принять и не могла простить его командировки, приносившие ей столько страданий. Не могла простить и продолжала любить и ждать. Любить… любить с каждым разом и днем все сильнее и преданнее. Словно он уезжал защищать именно ее, семью, их общее настоящее и будущее. Наверное, так оно и было. Олеся видела, как медленно, но упорно война подбиралась к ее очагу. Вначале она полыхала далеко, где-то там, в далеком Афганистане, затем перекинулась на Армению, Азербайджан, Таджикистан, Грузию, потом пришла и Россию. А сейчас война стала подбираться к ее малой родине. Война шла… Шла взрывами, пожарами, убийствами ни в чем не повинных людей, приближаясь, подползая все ближе и ближе своими ядовитыми щупальцами к ее городкам и селам. И кто-то должен был ее остановить. И кто, если… Сейчас Олеся вспомнила начертанный на транспаранте девиз «Никто, кроме нас» и невольно улыбнулась. Сережа вернется, обязательно вернется. Живой и здоровый; и если не он, то кто?
Рядовой Гаврилюк
Но выстрел не грянул. В последний момент Алексей все же удержался от соблазна одним движением пальца устранить опасность, исходившую от застывшего в неподвижности бандита. Команды не было, значит, надо было лежать и, надеясь на лучшее, не двигаться.
«А вдруг наши уже ушли?» На мгновение появившаяся мысль тут же исчезла, он же видел вернувшегося назад Эдика, значит, и командир где-то рядом. Может, потому и не стреляют, что ждут, когда подтянется вся остальная банда?
А «чехи» находились уже совсем близко. Вот уже первый из них, идя по центру вершины, оказался настолько в стороне, что вышел из поля зрения оптического прибора. Теперь, чтобы взять его на «мушку», следовало довернуть оружие. Довернуть – значит пошевелиться всем телом. Пошевелиться… Алексей не стал продолжать рассуждения. Он просто перенацелил винтовку на идущего вторым, а первый уже был совсем рядом, в двадцати метрах, на уровне плеча. Гаврилюк слышал его шаги, его приглушенное дыхание. Сам же он вжался в приклад и почти перестал дышать. Он понимал, что если впередиидущий его заметит, то ему даже не успеть увидеть, как тот вскинет автомат. Но ведь где-то совсем близко свои, они не дадут, они прикроют. А выстрелов все нет. Вот и второй вышел из зоны поражения, – прицел сместился на третьего, а где-то там, в глубине растущего на хребте леса, мелькнула фигура пятого…
Подполковник Трясунов
Телефон зазвонил, когда Трясунов, вернувшись из автопарка (куда он ходил проверить, как идут дела по ремонту одного из БТР), только вошел в командирскую палатку.
– Слушаю, подполковник Трясунов, – привычно отозвался он и устало плюхнулся в стоявшее подле стола кресло.
– Товарищ подполковник! – Держа трубку у самого рта и докладывая комбату, старший прапорщик Косыгин даже привстал. – Из Ханкалы к нам вылетела какая-то прокурорская проверка.
– Ну
