благоговение. Отто ходил с широко раскрытыми глазами, он уверовал.
– Это наш общий Бог. – По мягкости голоса Стефана я заподозрил дурное.
– Что бы ты ни задумал… – Но он перебил меня:
– Я пойду к russisch и буду молить их о прощении.
Я видел, как Стефан пишет на стене свое имя.
«Не ставь дату, не закрывай, умоляю! Нет!» – беззвучные мои крики тревожили только птиц в моей голове.
– Ну, вот и все, – выдохнул Стефан, – мне пора.
«Предатель, а как же я?! Ты в своем уме? Скоро наступление, тебя убьют! Стеклянный генерал! Или ivan! Шальная пуля!» – я не знал, как остановить его, чем, какие отыскать слова? Мы же просто нашли церковь с именами. Что с того?
– Я тоже оставлю свое имя. – Отто вынул нож и принялся царапать стену.
Я обернулся, Стефан выходил из храма. Мне разорваться между ними?
– Постой, куда же ты?!
У ступеней в храм полукругом стояли ivan. Впервые видел их так близко.
Молчаливые скелеты. Одежда болталась на их костлявых телах.
Они крепко сжимали рты и автоматы. Мы смотрели друг на друга, разделенные невидимой стеной, дверь в которой только распахнул Стефан. Он вошел в их строй и растворился там, стал неотличим, хотя я отлично видел его китель, прическу, понимал, что он – третий справа, но что-то исчезло. Имя, оставленное на стене колокольни?
Мимо меня пронесся Отто.
– Эй! – вопил он. – А я? А меня?!
Он бежал вслед уходящим ivan, на ходу освобождаясь от портупеи, отбрасывая нож, за ним тянулась дорожка из просыпанных патронов. Отто кричал, пока ivan не обернулись, они ждали его.
Отто упал у их ног, выбросил вверх руку, внезапно сухую, как ствол дерева в пустыне, и я увидел, что он горит, полыхает изнутри, корчится в пламени, но этот огонь кормит решимость всех остальных, дает им силы, знамя, алое знамя победы. Факел в ночи.
Отто ужасно кричал. Я сел на пороге церкви и отвернулся, зажал уши руками, не в силах выносить этого крика.
Когда крик умолк, ivan ушли.
Отто остался лежать.
Последний из нашей шестерки, я не удивился, когда стал свидетелем конца Гюнтера.
Я многое видел с колокольни. Скелет снайпера одолжил мне винтовку, затвор проржавел насквозь, а вот прицел был еще крайне хорош.
Ivan приручили Гюнтера, неделя в плену сделала его похожим на сытое домашнее животное. Мы не сумели разглядеть в нем эту тягу, подчиняться и убивать по приказу, а они разобрались.
Гюнтер подскакивал от желания угодить, юлил, ластился.
Ему выдали лопату, он копал могилы, бесконечные строчки, зашивающие рот russisch земле. Гюнтер очень старался. Ivan стаскивали сюда сотни немецких трупов, земля должна была сожрать всех без остатка.
У последней могилы его поставили на колени.
Он запрокинул голову, распахнул рот, разодрал его пальцами пошире, я видел, как лопнули губы, Гюнтер жаждал вместить в себя побольше.
Комиссар
