милости!..
И тут я встретилась глазами с горящими глазами боярыни и… оказалась сидящей в санях с поднятой рукой…
Я сначала не поняла, что случилось. Боковым зрением я видела пустой зал Третьяковки. В центре на паркете валялась моя сумка. Вокруг меня были люди, рядом с санями бежал мальчик. Сани вроде бы и начинали свое движение, и мальчик вроде бы тоже бежал, но мы никак не могли тронуться с места. Позади меня гаденько ухмылялся возница.
В зале появилась дамочка в форменном сюртуке, недоуменно посмотрела на мою сумку и тут же умчалась. Вскоре она вернулась вместе с охранником. Тот осторожно каким-то прибором пожужжал возле сумки, потом поднял ее и открыл.
– Кто-то потерял, – сказал он. Его голос медленно и гулко доносился до меня. – Надо позвонить. Тут паспорт и билет на ночной поезд до Санкт-Петербурга.
Они ушли и выключили свет. Кое-где мигала сигнализация, но в основном было темно. Я не могла пошевелиться. Точнее, могла, но в пределах микронной амплитуды своей высоко поднятой в символическом жесте правой руки. На меня пялились люди в шубах, телогреях, торлопах, неуклюжих сапогах и шапках. Они стояли как живые. Кто-то хохотал, кто-то сочувствовал. Меня начало тошнить от всех этих действий, которые начинались, но никак не хотели заканчиваться, снова начинались и снова не заканчивались. А еще я ощутила нарастающий УЖАС!
– Зриши ли огонь и орудия мучительны на те уготованная?..
– Что ми огнем грозиши? Огня обычного не боюся, елико трепещу вечного пламени!..
– Феодосия, царская кравчая, да сестра ей княгиня Урусова, оставьте распрю, креститесь тремя персты!..
Утром я попыталась позвать работницу галереи, которая пришла протереть стеклянные витрины, стоящие под эскизами.
– Не ори! – услышала я сзади. – Она тебя не слышит!
Я скосила глаза назад и поняла, что это говорит возница.
– Откуда знаешь?
– Давно еду.
– Что?! И когда это случилось?
– На пятнадцатой выставке[3]. С тех пор и еду.
– А попал как?
– Их благородие господина художника привез да залюбовался на сбрую конную. «Вот бы мне такую», – подумал, ну и сел за вожжи.
– И как ты?
– Поначалу очень туго было, чуть рассудком не тронулся, выбраться хотел. Да способа нет. А теперь что? Кому я нужен там, все родные померли поди. Вот и живу теперь на розвальнях.
– А кто-нибудь тут еще живет?
– Здесь только мы с тобой. А есть ли еще, не ведаю.
Когда была пятнадцатая выставка я тогда не сообразила, но поняла, что возница тут застрял на годы или даже на века, и ужас начал перемешиваться с паникой.
– Боже, что же делать?!
– Научись не мотать головой, – по-своему понял мой возглас возница и начал
