позволить кому-либо даже в мыслях скверно отзываться о его родителях.
Поэтому он предпочел тихие тюремные дворики шумным улицам и компанию работающих при тюрьме взрослых обществу своих сверстников.
Зная, что в этой жизни у него одна дорога – продолжить дело отца и деда, Клаус занимался изучением инструментов палача, убирался в залах для допроса. Заматывая рот и нос шарфом, помогал разносить еду арестованным и время от времени замачивал в кадке с холодной водой окровавленную одежду отца. Вот и все занятия.
К слову, закрывать рот и нос приходилось не одному Клаусу, а всякому, не привыкшему к тюремной вони, так как прикованные к полу или стене арестанты испражнялись под себя и затем спали на этом дни, недели, месяцы, а бывало, и годы, зарабатывая язвы, гнойники и другие опасные болезни. Но, если в тюрьме Оффенбурга положение несчастных было еще более или менее сносным, так как палачи и судебные исполнители понемногу подлечивали своих подопечных, а такого страшного наказания, как пожизненное замуровывание в камере, не было вовсе, в других, более просвещенных в плане борьбы с ведьмами, городах людей запирали без света в мрачных подземных колодцах, время от времени подкармливая страдальцев через специальное окошко, которое запиралось, едва осужденный брал свою еду.
В таких местах уже никто не мог прийти на помощь арестованной по обвинению в колдовстве женщине, перевязав ее раны или дав ей возможность умыться. Одни лишь крысы, мухи да пауки посещали эти мрачные жилища.
После того как тюремщик докладывал о том, что осужденная на пожизненное замуровывание уже приличное время не подает признаков жизни, по всей видимости, умерла и давно в аду, страшную темницу открывали, после чего оттуда выволакивали объеденный крысами труп и, если того требовало строгое начальство, в камере немного прибирали.
Впрочем, все эти ужасы не имели ровным счетом никакого отношения к маленькому Клаусу, которого никто не собирался подпускать к опасным колдуньям ближе, чем это предписывал тюремный устав.
Однажды, когда Клаус сидел на крылечке своего дома, мастеря деревянного солдатика, к нему подошел палач Филипп Баур, который числился вторым в Оффенбурге палачом. Первым был Петер Миллер. Кроме них палачову работенку справляли еще несколько судебных исполнителей, но главными все же были Петер и Филипп.
Обычно Филипп Баур подменял отца Клауса в случае его болезни или когда главному палачу нужно было куда-нибудь отлучиться.
– Привет, Клаус! Ты не занят? – спросил его Филипп, по-мальчишески поигрывая расшитым кушаком. – Не хочешь зайти ко мне?
Клаус послушно поднялся, решив, что, должно быть, герру Бауру понадобилась его помощь. Стражники частенько посылали мальчика в соседний трактир за пивом, давая ему при этом монетку на пряник, а жены тюремщиков нередко просили его что-нибудь приколотить в доме или помочь поднести тяжелую корзину. Такая работа традиционно
