они так и думали: конечно же, никакой не ветер, а просто вернулась дочь Натальи, сама немного навеселе, во всяком случае чуть раскосые глаза поблескивали и улыбка на губах блуждала – хмельная.
– У нас отходная по даче, хотя еще неизвестно, кому она отходит. Поэтому и пьянствуем, хотя еще ничего неизвестно… – Наталья виновато взглянула на Натали и только после этого посмотрела на дочь. – А ты где была? И почему босая? Теперь что – новая мода босиком ходить?
– Отец так учит. Я не виновата.
– Опять возле магазина сидела с этими алкашонами?
– Мамочка, дай я им что-нибудь вынесу. Им не хватило. У них душа горит.
– В буфете осталось полбутылки хереса. Можешь взять. Херес не хуже портвейна. Только сама не пей.
– А конька нет?
– И не мечтай. Коньяк я им не дам.
– Ну, пожалуйста. Я тебя очень прошу.
– Не дам и все. Не для них куплено.
– Ах, так! А если я тебе кое-что скажу? – Дарья уклончиво и скромно отвела глаза, словно бы безразличная к тому, что мать ей на это ответит, и в то же время совсем не безразличная.
– Ну, что ты мне такого скажешь? – Наталья не то чтобы забеспокоилась, но, не показывая вида, слегка насторожилась. – Все, что ты можешь сказать, я тысячу раз уже слышала.
– А если я… – Дарья кашлянула, словно у нее так некстати (а на самом деле весьма кстати) запершило в горле, – выхожу замуж?
Она с жалобным видом коснулась горла, привлекая к своему кашлю большее внимание, чем к словам.
– Ты уличная девка! Кто тебя возьмет!
Дарья совсем не обиделась на девку, словно в устах матери это была лучшая похвала.
– Представь себе, берут. И даже очень охотно. Я сама удивляюсь. Наверное, за мои сисечки.
– Замолкни. Противно слушать.
– Молчу, молчу.
– И кто же этот несчастный? За кого ты выходишь? Впрочем, что я спрашиваю! Это абсурд! Сюрреализм. – Наталья подобрала бранное словечко, подобающее жене художника, который сюрреализма не признает. – Ну, что ты молчишь?
– Ты же сама мне велела. А насчет сюра… нет, наоборот, это классика. Я выхожу за Виктора Карповича Подорогу.
– Девоньки, вы слышали? – Наталье понадобились свидетели столь крамольных речей. – За этого пропойцу и забулдыгу! Да пусть меня бульдозером переедут, бензопилой распилят – не позволю.
– Подорога, мамочка, не пропойца. Он – лучший ученик отца. Можно, сказать, продолжатель и систематизатор. К тому же у него, как и у отца, дар предсказания.
– И что же он предсказал?
– Что мы с ним поженимся.
– Ой, смех! Ой, держите меня! Надо же быть такой дурой! Выходить за сорокалетнего мужика!
– И не только это. Он предсказал, что у нас родится необыкновенный ребенок, саошьянт.
– Ну что ты несешь! Ты хотя бы знаешь, кто такой саошьянт?
– Знаю, хотя могу ошибаться.
