меня к сегодняшнему происшествию, случившемуся у меня на работе, которое, в общем-то, и послужило катализатором, своим толчком к этой моей аналитике, и создало все условия для моего сегодняшнего, в будний день нахождения дома, а не на работе.
Так сегодня, вначале рабочего дня и по окончанию производственного совещания, когда уже все вопросы были обговорены и задачи перед рабочим персоналом на сегодняшнюю рабочую смену были поставлены, ведущий это совещание всеми уважаемый за должность, да и согласно субординации, каждый обязан испытывать такие чувства, начальник Валериан Никифорович, находясь в благодушном состоянии духа, вдруг решил показать себя большим либералом, а так-то он авторитарный управленец, и пока он всех не отпустил с планёрки, берёт и спрашивает у собравшихся в его кабинете подчинённых, есть ли у них какие-нибудь рационализаторские предложения, а может и того больше, замечания по сегодняшней повестке дня.
И после этих, только одного человека воодушевляющих слов Валериана Никифоровича, а именно самого Валериана Никифоровича, кабинет погружается в безмолвную тишину, где каждый из находящихся в кабинете людей, окромя самого Валериана Никифоровича, пытается продемонстрировать свою полную беззаботность и хладнокровие. Но как бы они не маскировались под всё это, я-то вижу смущение и беспокойство, написанное на лицах своих сослуживцев, пытающихся спрятать себя от взглядов Валериана Никифоровича, ищущего для себя достойную жертву. Прямо, как в школе, когда заданные на дом уроки никто почему-то не выучил, – прямо какая-то странная аномалия раз за разом случалась, и все в классе в один день приходили неподготовленными к уроку, – и грозный учитель, не найдя желающих выйти к доске и ответить домашнее задание, сейчас искал для себя в классе того, кто ему не ответит, а потенциальные жертвы неумело пытались спрятаться за впереди сидящего товарища от глаз учителя. Ну и тут я, как в своё время и в школе, решаю взять весь удар на себя и вначале знаково прокашливаюсь, – таким образом, я фиксирую на себе общее внимание, – а затем многозначительно говорю (так я иногда спрашиваю):
– А вы, Валериан Никифорович, дурак дураком.
Ну а после мною сказанного, кабинет погружается уже в мёртвую тишину, где любо-дорого посмотреть на Валерина Никифоровича, ошеломлённого услышанным, мало сказать, когда у него челюсть отпала и глаза выкатились из своих орбит, а самого его начало потрясывать. Я же, чтобы слишком не смущать Валериана Никифоровича своим вниманием к нему, добавляю: «У меня на этом всё», и поднимаюсь со своего стула. Но видимо у Валериана Никифоровича на этот счёт другое мнение, к тому же он после первого шока пришёл в себя и вновь обрёл дар речи, и он тут как завопит на весь кабинет: Да что это всё, собственно, значит?! Да как вы смеете?!
Я, поворачиваюсь к Валериану Никифоровичу и спрашиваю его. – Говорить о вас правду?
Что по новому потрясает Валериан Никифоровича и ставит в умственный тупик,
