к выходу на случай бегства. Ведь этот тип должен быть параноиком, так? На втором этаже окна тоже забиты, но оттуда до выхода слишком далеко. А на верхних все открыто. Так что, я думаю, он тут, на первом.
Бледный луч скользнул по раскуроченным почтовым ящикам и, вернувшись, прошелся по ним еще раз: в каждом стояли оплавленные свечи, их было несколько дюжин.
– Я бы сказала, мы на верном пути, – пробормотала Лудивина.
Она огляделась и помедлила, выбирая между правым и левым коридорами. Здесь было прохладно, по коже бежали мурашки, руки заледенели, несмотря на то что Лудивина была в кожаной куртке. Может, все дело в отсутствии дневного света?..
– Туда, – указал Сеньон, когда фонарик снова осветил левый коридор.
– Почему?
Напарник пальцем указал на перекладину над проемом. Лудивина не сразу разглядела небольшой рисунок – охраняющую вход красную пентаграмму, нанесенную кистью.
– Это эзотерическая штука, – сказал Сеньон. – Перевернутый пентакль. Дурной знак.
– Так, значит, ты разбираешься в таких вещах?
– Про пентакль просто знаю, и все.
Лудивина пошла первой, держа фонарик в одной руке и положив ладонь другой на рукоятку выдвижной дубинки, готовая в любой момент выхватить оружие. Здание дышало – по длинным коридорам-туннелям гуляли холодные сквозняки, заставляя его стонать на все лады. Усталый стальной скелет то и дело похрустывал сочленениями, каждый звук раскатывался эхом на разных этажах, словно в анфиладе огромных залов, а отголоски сливались в зловещий хор. «Эхо – призрак звука, – мысленно твердила себе Лудивина, чтобы успокоиться, – ничего больше. Дурацкий призрак, имеющий научное объяснение».
Коридор, в который выходили двери заброшенных квартир, был полон препятствий. Лудивина обходила скутеры без колес, гадая, как они сюда попали, опрокинутый шкаф, искореженную металлическую сетку от кровати, с которой свисали пружины, как окаменелые ископаемые гусеницы. Дальше разорванный и покрытый пятнами грязи линолеум был завален книгами с вырванными страницами. Их было так много, что Лудивине казалось, будто она идет по руинам библиотеки.
– А еще говорят, что культура не ночевала в криминальных кварталах, – хмыкнула она.
Но Сеньон не отреагировал – был слишком напряжен, а окружающая обстановка не позволяла расслабиться. Остов здания то и дело потрескивал, и каждый раз жандармы оглядывались – не следует ли кто за ними. Кроме того, появился какой-то все усиливающийся отвратительный запах.
– Ты тоже это чувствуешь? – поморщилась Лудивина.
Сеньон кивнул. Вонь нарастала – концентрированная смесь гнили и тошнотворной кислятины, парфюмерный букет из гниющих цветов, тухлого мяса и прокисшего молока. В конце концов вонь сделалась слишком резкой.
– Падалью воняет, – заключил Сеньон. – Черт, надеюсь, это не то, о чем я думаю…
Лудивина думала о том же: поблизости труп.
Запах был
