ей свои объятия.
– Верри, дорогая! – воскликнула она. – Ты все-таки приехала. – Она указала ей на полотняный садовый шезлонг, секунду-другую пристально смотрела на нее, от чего Верити почувствовала неловкость, а потом уже другим голосом спросила: – Чья это машина? Нет, не отвечай. Это машина Гидеона Маркоса. Он привез вас обеих. Ничего не нужно говорить. Они помолвились!
В некотором роде Верити испытала облегчение, проницательность Сибил обрадовала ее.
– Ну… да, – сказала она, – помолвились. И честно признаться, Сиб, в этом нет ничего дурного.
– В таком случае, – возразила та, исчерпав запас сердечности, – почему они ведут себя подобным образом? Прячутся в машине и посылают тебя заранее меня «обработать»? Разве так ведут себя цивилизованные молодые люди? Пру никогда не поступила бы так по собственной инициативе. Это он ее уговорил.
– Все как раз наоборот. Он был решительно настроен сообщить тебе все сам.
– Какая наглость! Грубый напор. Понятно, откуда в нем это.
– Откуда?
– А черт его знает.
– Ты только что сказала, что ты знаешь.
– Не придирайся к словам, дорогая.
– Не могу понять, что – кроме безотчетной неприязни – ты имеешь против Гидеона? Он умен, респектабелен, явно богат…
– Да, но каково его происхождение?
– …и – что самое важное в этой ситуации – он кажется очень порядочным молодым человеком, который любит Пру.
– Джон Свинглтри предан ей. Беззаветно предан. И она уже начинала… – Сибил запнулась, потом решительно закончила: – …испытывать к нему симпатию.
– Ты имеешь в виду лорда Свинглтри?!
– Да, и нечего говорить о нем в таком тоне.
– Я не говорю о нем ни в каком тоне. Сиб, они там ждут, чтобы подойти к тебе. Будь снисходительна. Иным ты ничего не добьешься.
Сибил помолчала и ответила:
– Знаешь, что я думаю? Это сговор между ним и его отцом. Они хотят прибрать к рукам Квинтерн.
– О господи, Сиб, дорогая!
– Да-да. Вот подожди – сама увидишь.
Это было сказано со всей ее былой напористостью, упрямством и в то же время с легкой тоской и безразличием в голосе. У Верити создалось впечатление, что на самом деле Сибил не так уж и возражала против помолвки своей дочери. В ее тоне слышалась удивительная смесь неуверенности и подавляемой радости, почти торжества.
Ее пухлая ручка, потянувшаяся к очкам, дрожала. Сибил сняла очки, и у Верити холодок пробежал по спине.
Лицо подруги было совершенно гладким, словно его отутюжили, и лишенным всякого выражения. Огромные фарфорово-голубые глаза можно было принять за глаза куклы.
– Ладно, – сказала она. – Пусть это будет на твоей совести. Зови их. Я не буду устраивать сцен. Но предупреждаю тебя: я никогда не смирюсь. Никогда.
Верити вдруг испытала прилив сострадания.
– Может,
