type="note">{11}, который нежданно явился к художнику, на удивление точно копируя походку и манеры великого романиста.
Услышав, что его друг удручен, ибо погряз в долгах, Филдинг искренне удивился:
– Эка невидаль! Как бы я был счастлив, если б мой долг составил жалкие пятьсот фунтов!
Сэмюэль Джонсон. По словам миссис Дигби, ей и ее сестре миссис Брук, когда они жили в Лондоне, часто оказывал честь своими визитами доктор Джонсон. Однажды он посетил их вскоре после выхода в свет своего бессмертного словаря{12}. Обе дамы всячески словарь расхваливали и среди прочего остались довольны тем, что в нем напрочь отсутствуют неприличные слова.
– Ага! Так, стало быть, вы их искали, мои дорогие! – вскричал моралист.
Одна весьма достойная юная дама была свидетельницей того, как принимали доктора Джонсона в литературном салоне покойной миссис Монтегю{13}.
Не успел наш литературный колосс войти в залу, как он был немедленно окружен несколькими юными дамами, которые взирали на него так, словно он был каким-то чудовищем из африканских пустынь.
– Не бойтесь, сударыни, – успокоил их доктор Джонсон. – Я приручен. Вы можете даже меня погладить.
На обедах у адмирала Уолсингэма собирались такие разные люди, как герцог Камберлендский, доктор Джонсон, глазной врач мистер Нэрн, оперный певец мистер Леони. Однажды присутствовавший на обеде молодой, задиристый офицер заявил, что берется проучить старого медведя, перед которым все испытывают священный страх. За едой Джонсон был глух к дерзостям молодого человека, однако затем, когда тот сказал: «Держитесь веселей, доктор Джонсон, не отмалчивайтесь, скажите-ка нам, что бы вы дали, чтобы стать таким же молодым и энергичным, как я?» – отпарировал: «Я, пожалуй, чтобы не отстать от вас, отдал бы свой ум».
Лоренс Стерн. Вскоре после того, как «Тристрам Шенди»{14} увидел свет, Стерн спросил одну знатную даму, читала ли она его книгу.
– Нет, мистер Стерн, не читала. Мне, если хотите всей правды, очень не советовали за нее браться. Говорят, она чудовищно непристойна.
– Помилуйте, – отвечал автор «Тристрама», – вы меня удивляете. Взгляните хотя бы на вашего младенца. (Тот в это время голышом катался по ковру.) Ему ведь случается показывать миру то, что принято скрывать, но разве его поведение назовешь непристойным?
Оливер Голдсмит. Голдсмиту вечно доставалось от доктора Джонсона, который был не в пример остроумней и язвительней. Но однажды отличился и Голдсмит. Разговор зашел о баснях. Голдсмит заметил, что берется написать хорошую басню, ибо дело это несложное, нужно только, чтобы звери говорили каждый «на своем языке», что, впрочем, баснописцам удается не часто.
– Взять, к примеру, басню о рыбках, – продолжал Голдсмит, – которые, позавидовав крылатым, попросили Юпитера обратить их в птиц. – Тут, заметив, что Джонсон еле сдерживается от смеха, Голдсмит прервал свою тираду и обратился к приятелю со следующими словами: – Это, между прочим,
