бинт и йод.
– Подожди, Володя, надо перевязать.
– Сам перевяжу, иди к своему Артуру.
Он отбирает у нее бинт и йод, уносит меня в нашу с Мишкой комнату и, захлопнув дверь перед маминым носом, начинает обрабатывать ранку йодом. Я ору благим матом и пытаюсь вырваться. Йод постепенно перестает щипать, но я накричалась, и мой детский организм требует отдыха. Привалившись головой к папиному плечу, я дремлю и, полусонная, чувствую, как он раздевает меня, укладывает в кроватку и заботливо устраивает поверх одеяла перевязанную ручку.
Еще неглубокий сон мой ненадолго прерван заливающимся голосом канарейки – так звонит наш дверной звонок. Из прихожей доносится возбужденный голос Мишки:
– Мам, представляешь, мы им три гола сейчас забили!
Потом я сразу засыпаю, а утром, когда открываю глаза, Мишкина кровать пуста. Из кухни не доносится ни звука, ни шороха, и мамы нигде нет. Папа помогает мне одеться, выводит на улицу и ведет в детский сад. Еще темно, я, как обычно по утрам, сонно спотыкаюсь, поэтому он берет меня на руки и крепко прижимает к себе.
– Наташка моя, Наташка, – бормочет он, – я им еще покажу, кто лучше сможет обеспечить жизнь моему ребенку!
Кажется, какое-то время после этого папа пил – я помню стоявшую на столе бутылку водки и резкий неприятный запах, исходивший от него по вечерам. Однажды он принес какое-то письмо, прочитал его, но не убрал, а оставил на столе среди книг. На конверте была красивая картинка, и я попросила у папы:
– Дай.
– На, посмотри, – сказал он, протягивая мне конверт, – это от твоего дяди Ромы из Австралии. Поедем в Австралию?
Бутылка с водкой перестала появляться, и от папы больше не исходил неприятный запах. Однажды нам позвонили откуда-то издалека – я уже умела различать местные и междугородние звонки. Папа долго говорил по телефону, смеялся, повторял слово «Рома», а по щекам его почему-то текли слезы. Два дня спустя он вымыл стол, убрал с него все лишнее и, разложив какие-то бумаги, начал их заполнять. Я играла на мягком коврике у окна, но иногда подходила посмотреть, как папа аккуратно вписывает в какие-то клеточки маленькие буквы и цифры.
В тот день, когда мы покидали Москву, мне исполнилось пять лет. Папа подарил мне куклу Машу с открывающимися и закрывающимися глазами, и в течение всего времени перелета из Москвы в Сидней я не выпускала ее из рук, даже когда спала.
До Сиднея мы летели с двумя пересадками больше суток. Москва проводила нас метелью и снегом, а Австралия встретила горячим летним теплом и слепящим глаза солнцем. Помню, как папа медленно что-то объяснял таможеннице на непонятном мне тогда языке. Пока она осматривала наши вещи, ласковая девушка в форме отвела меня в туалет. Кран там был удивительный, я такого раньше не видела, поднесешь руку – вода течет, уберешь – вода перестает течь. Положив Машу на полочку у раковины, я несколько раз подносила руки к крану, потом,
