выгоняют из комнаты из-за взрослого разговора.
Филипп бросил на нее совершенно незнакомый взгляд. Так он на нее не смотрел даже в далеком детстве, когда грозился сдать в детский дом.
Лиза повиновалась, съежившись, утопила голову в плечах. И вышла в пахнущий ремонтом коридор.
Минуты тянулись как на экзамене в ожидании результатов за тест. Сперва, гонимая чувством несправедливости и великой обиды, Лиза хотела подслушать разговор брата и статуи. Но стены оказались толстыми, не в пример большинству современных новостроек. Так что единственное, что ей оставалось, – отмерять расстояние от лифта до дальней стены.
Когда Филипп позвал сестру обратно в номер, Аделаида посмотрела на Лизу, как кошка на открытую банку с консервами.
– Мы с твоим братом сошлись на мнении, – пропела Аделаида, – что ты должна нести ответственность за того, кого оживила.
Лиза вопросительно изогнула бровь.
– Я о крови, которой ты меня питаешь. Раз уж Филипп узнал о нашей с тобой связи, мне стоило спросить у него разрешения. И он позволил тебе быть моим донором. Разве не замечательно? У меня есть право жить, и очень скоро мы станем сестрами!
Что за бред?!
Лиза резко обернулась к Филиппу, но тот лишь повел плечами:
– Я подожду тебя в машине.
И был таков. Лиза хотела тут же пуститься за ним следом, но Аделаида тихонько кашлянула. Этот звук привел девушку в чувство.
Разумеется, как она могла забыть? Ведь всего минуту назад ее ткнули в это носом, как собачонку.
Стянув с плеч рюкзак, Лиза с неохотой достала перочинный нож, который так и не отдала Рите Голубевой. Она провела ножом по коже – аккурат под первой раной.
Домой с Филиппом Лиза ехала в гробовом молчании.
Ночами Лизу стали посещать тревожные сны. Наутро их содержание она плохо помнила, к счастью. Но вот чувство необъяснимой тревоги посещало ее все чаще.
Поэтому синяки у нее под глазами становились заметнее. Рукава рубашек с кофтами – длиннее. Несмотря на то что в Питер заскочили жаркие деньки, Лиза не могла позволить, чтобы кто-нибудь увидел ее порезы. А их становилось все больше.
Каждый раз Лиза задавалась вопросом, почему она режет себя именно таким образом? Стройным рядком, будто засечки на стене, подсчет дней. Не теребит старые порезы, не высекает их на менее заметных местах. Той же логике она наверняка следует, когда изо дня в день приходит в Общагу навещать Аделаиду. А логикой этой зовется чужая – каменная – воля.
– Спасибо!
Лиза удивленно моргнула и вскинула голову. Из глубокой задумчивости ее вывел певучий голос статуи.
Она стояла посреди комнаты в платье насыщенного синего цвета. Поскольку наряд был с Лизиного плеча, платье новой обладательнице оказалось слегка коротковато. Но та, кажется, была только рада посветить длинными молочно-белыми ногами, с каждым днем приобретающими всю большую гибкость.
– Пользуйся, –
