В садах её роскошныхтвоя «Шпалера» незаконным, диким
цветком взросла – и услаждает взор
взыскательный. Скажу без ложной лести —
ты, человек другой эпохи, знаешь
толк в красоте, заброшенной, забытой
сегодняшними бардами. Прости же,
что критика на книгу не готова —
я разленился с возрастом, мой милый,
знай пью вино, да разъезжаю по
Америке, ищу неверный призрак
гармонии, надежды и любви.
В горах Адирондака, у озёр
зелёного Вермонта, раскрываю
твои стихи – и снова погружаюсь
в мир клавикордов, пыльных гобеленов
и отдалённый музыкальный строй
чужой души, что настежь поутру
открыта ветру времени. Прощай же,
товарищ мой, и передай поклон
камням благоуханного Парижа,
которые ты топчешь на рассвете,
вполоборота глядя на восток.
2. «Привет тебе из северного града…»
Привет тебе из северного града,
манхэттенская жительница! Окна
в моей квартире инеем покрыты,
трещит камин, с фонографа струятся
рождественские песни. С декабря
мы, милая, отрезаны от мира,
портовые рабочие без дела
сидят в пивных, а добрые хозяйки
уже на рынках выбирают самых
упитанных индеек. В эти дни
кто занят верховой ездою, кто
катается на лыжах, кто проводит
субботы за бильярдом, кто – за бриджем,
твоим ножом я разрезаю книги,
которые с последним кораблём
пришли из Петербурга, а порою —
мороз смягчится, вспыхнет пунш горячий
в хрустальной чаше, мысли, будто в детстве,
легки и беззаботны… К Рождеству
с оказией Цветков из Вашингтона
препроводил мне вечное перо —
то самое, которым эти строки
написаны. Лишь изредка, взглянув
на старую чернильницу, я вдруг
вздохну, вздохну– а почему, не знаю.
А что у вас? На улицах вечерних,
при свете газа, музыка из окон
несётся фортепьянная? Горланят
разносчики сосисок? Из гостиниц
на улицу выглядывают грустно
старухи в чёрных платьях? Пастухи
из дальних прерий, в синих джинсах, так же
дивятся небоскребам и роняют
широкополые смешные шляпы
на мостовые? Ах, американцы!
И горячи, и незамысловаты,
и как-то слишком деловиты – но
я чувствую завидную судьбу
страны твоей, подружка… Новый Йорк
ещё затмит Москву и Петербург,
Париж, и Рим, и Лондон… А покуда
мне снится – ты выходишь из театра
к разъезду, усмехаясь грубой драме
провинциальной труппы, отпускаешь
карету, с наслаждением вдыхаешь
сырой, протяжный ветер с океана,
плутающий в кирпичных – восемь, десять,
а то и двадцать этажей – громадах,
и старый номер «Русского
