окон, в комнате директора была ещё одна, ранее не упоминавшаяся дверь. Расположена она была ровно за спинкой хозяйского кресла, ну и вела, конечно, в архив.
Порталы то и дело выпускали и забирали темные силуэты балахонщков, их косы доставляли полуобморочные души, что так и не увидели тот мир, в котором провели всю свою жизнь. Наездники деревянных стульев, что стояли пред порталов, вспыхивали разными цветами и опускали ладони на кнопки. Круги выпускали алкающие придатки великих миров. А в комнатах отдыха сменялись наблюдатели у перископов, и судьбы в этих перископах тоже сменялись мановением безликого наблюдателя – они любовались тем, что было скрыто от хозяина этих кадров. Хотя теперь-то от хозяина ни чего не было скрыто. Хозяин видел всё, да ещё и всё это контролировал, сидя в своём кресле, в своём кабинете, а за спиной у него была небольшая, невзрачная дверка, что уже уйму времени не давала ни кому покоя.
Не особо стесняясь, но отмечая взгляды двух контролёров, темная фигура смерти, встала со своего трона и направилась к той самой вожделенной двери. Коса, что была всегда при нём, а точнее её изящный лучок органично погрузился в подобие дверного замка. Синее пламя, пробежавшее по кромке лезвия, отворило вход в архив.
В каждой из трех, открывшихся взору, серых, обшарпанных стен комнаты, зияло по проходу. Переходы, между такими же, отличавшимися лишь размерами комнатами, представляли собой отсутствующие бетонные блоки в определённых частях стены. В каждой комнате потолок заменяло собой колесо, где одно, а где и все десять, разных размеров, но одинакового назначения. Если попытаться заглянуть за них, то из каждой комнаты будет угадываться очертание чего – то похожего, но совершенно не полного. Все эти маховики библиотеки, оказывались частью одного большого колеса. Маленькие подвижные шестерёнки, одного большого неподвижного колеса. Это и был хваленый архив. На каждом колесе закрепленные косы, а на каждой косе книга, точнее живая книга – душа. Коса могла вместить в себя множество судеб, но не все. С течением жизни, а точнее смерти, одни воспоминания накладывались на прошлые, заменяли собой предшествующий опыт, знания терялись. Но тут, в этих комнатах, находились совершенно особенные косы. На них было записано по одному живому воспоминанию. Когда какая-нибудь смерть ловила, значимую, интересную душу, директор изымал косу и ту самую душу что была на ней, из всеобщего баланса. Память косы полностью стиралась, и сама она помещалась в архив, вместе с навечно пленённой душой. Узником душа становилась не за счёт “крюка”, на который была насажена, а за счёт оков, что были на всех книгах архива. Они подавляли процессы пробуждения души, и она находилась всегда в полу сонном, обморочном мареве. Так было раньше.
В первой комнате потолок заменяло собой три колеса, одно крупное, два размером поменьше. Директор подошел к тому что поменьше и взявшись за одну из кос легонько крутанул маховик. В момент соприкосновения с косой он почувствовал отголоски убийства, убийства ребенка – на импровизированной карусели вращались души детей.
– Никогда не понимал, почему именно с этой комнаты начинается архив, – задала риторический вопрос смерть, вошедшая в комнату из правого
