и пожарче натопить все находившиеся в доме камины каменным углём, чтобы отогреть детей, как бы ей того хотелось, а потому в Гольденроде было и сыро, и холодно.
– Побегайте по двору, мои цыпоньки, так вы лучше согреетесь! – говорила она детям, когда непривычная для их глаз белая пелена покрыла сплошь всю землю, отчего надувшаяся река и обнажённые деревья казались ещё чернее.
Отец сам учил Рэя и Роба в своём кабинете, маленькой, тёмной, тесной комнатке, которая внушала им такой же страх, как инквизиционная камера, потому что их начальные познания были ещё весьма скудны, но зато дети были очень хорошо знакомы с камышовой тростью отца, который производил ею свои экзекуции над малютками именно в этой комнате. Но в это самое утро они были свободны, потому что отца их позвали к одному умирающему прихожанину, по ту сторону огромного топкого болота, которое шло на далёкое расстояние и примыкало к плетню их огорода.
Итак, Роб и Рэй не только сами выбежали на двор, но и потащили с собой меньших братьев, даже посадили в маленькую деревянную тележку своих малюток сестёр и принялись их катать; а затем они резвились, бегали взапуски, пробовали кататься на ногах, боролись, скакали, прыгали, веселились, как будто в классной комнате не было ни грозной трости отца, ни перепачканных чернилами тетрадей для чистописания, которые так несносны и так скучны. Так они играли «в санки», изображение которых видели в своих раскрашенных книжках, причём две малютки сестры должны были представлять принцесс; потом они стали играть «в Наполеона под Москвой», историю которого Рэй прочёл недавно в их общей книжке Markham’s History, и так увлеклись своей игрою, своими маршами и сражениями, своей воображаемой смертью и погребением под снегом, что даже совсем не слышали шагов, приближение которых всегда приводило их в трепет.
Вдруг знакомый голос священника перерезал воздух как ножом:
– Вы приготовили заданные вам уроки?
Роб, занятый в настоящую минуту зарыванием Тэмми, якобы умершего, в снег, и Рэй, нёсший на спине Дикки, который изображал замёрзшего солдата старой гвардии, услыхали этот голос одновременно и, остолбенев, тут же оставили свою забаву, как развизжавшаяся собака тотчас же прилегает к земле, заслышав над своей головой свист плети.
Роб, лицо которого сделалось белее снега, отвечал за себя и за брата:
– Мы приготовили наши уроки, папа.
– Что ж вы сейчас делали?
– Мы играли.
– Хорошо. Идите в классную.
Роб заплакал, а губы Рэя задрожали. Они знали, что значит такой приказ.
– Это я во всём виновата, барин, я одна! – закричала Кезия, выбегая во двор, но священник отстранил её движением руки.
– Для меня не новость, что вы всегдашняя баловница детей, – сказал он холодно. – Но мальчики оба уже не так малы, чтобы не понимать того, что они должны делать.
Протесты Кезии
