Японию я успел перевести два сборника стихов: «Стихи о Тиэко» символиста Такамуры Котаро[20] (дипломная работа в вузе) и дебютные «Именины салата» Тавары Мати[21].
Честно признаюсь: работать в порту с литературным образованием в голове – ужасная скука. К тому же меня действительно угнетал тот печальный факт, что за последние двадцать лет (после смерти Юкио Мисимы) практически ничего из новой, современной японской литературы в России не переводилось.
Чувствуя, что зря трачу драгоценное время, я отчаянно пытался найти для себя что-нибудь более осмысленное. Ведь у меня была редкая возможность жить в Японии и наблюдать эту культуру изнутри.
Каждый день после работы я отправлялся в книжный магазин «Кинокуния» и шарил на полках в поисках чего-нибудь интересного. Однако книг там было слишком много, чтобы понять, что из всего этого действительно стоит читать. Очень похоже на сегодняшние Россию или Европу, где почти все современные авторы пишут, ориентируясь исключительно на своих же соотечественников. Точно так же и бо́льшая часть современной японской беллетристики – развлечение for the Japanese only. Как если бы Япония находилась где-нибудь на Марсе или в плотно закатанной консервной банке. И дело тут не в переводе. Даже если такие книги перевести, иностранный читатель, скорее всего, останется в недоумении: «Зачем это написано? Ради чего весь сыр-бор?» Чем дольше я над всем этим думал, тем лишь ещё больше запутывался.
Однажды, вконец расстроенный, я вышел из книжного, добрёл до кварталов Фурумати – Старого города – и спустился в крохотный рок-н-ролльный бар «Аллилуйя», где иностранцы, жившие в Ниигате, собирались за пивом по вечерам. Заправлял этим баром диджей по имени Дзюн́ дзи – редкостный космополит и заядлый путешественник, чьё мнение всегда было мне интересно. И вот я спросил его:
– Какой, по-твоему, современный японский писатель мог бы покорить молодёжь в других странах?
Он выдержал паузу – достаточно долгую, чтобы сменить на вертушке Тома Уэйтса на Тима Бакли, – а затем произнёс:
– Харуки Мураками.
И вынул из-под стойки пухленький покетбук, который только что дочитал.
Так, благодаря Дзюн-сану, я начал читать «Охоту на овец». И практически сразу почувствовал: «Аллилуйя!» Объясню, почему. Во-первых, в этой книге была история, и история отменная. Во-вторых, уже на второй странице я совершенно забыл, что автор – японец. Я читал книгу, просто потому, что мне нравилось, и ещё потому, что герой воспринимал мир примерно так же, как я. В-третьих, дочитав роман, я понял: написать это мог только японец. Это был чистый Дзэн. Мне действительно казалось, будто я на время чтения и сам стал японцем.
«Овцы» настолько захватили меня, что, даже не думая о том, как всё это публиковать, я засел за перевод – хотя бы для собственного ментального и психического выживания. В Японию я приехал с женой, но ей здесь жить не понравилось, и вскоре она вернулась во Владивосток. А я остался переводить историю про Овцу – по вечерам, один в засыпанном
Котаро́ Така́мура (1883–1956) – один из ведущих поэтов-символистов Японии начала ХХ в., скульптор. Особо известен циклом стихов, посвященных жене Тиэко – талантливой художнице, которая сошла с ума и через несколько лет покончила с собой.
Ма́ти Тава́ра (р. 1961) – выдающаяся поэтесса, модернизатор поэзии танка. Сборник стихов «Именины салата» («Сарада кинэмби», изд-во «Коданся», Токио, 1987) произвёл настоящий прорыв в восприятии древнего поэтического жанра современными японцами.
