пошел к выходу. Дверь за ним еще не закрылась, как зашел Бураков. Он мельком внимательно взглянул на Туру:
– Что-нибудь новое?
Тура покачал головой:
– Нет…
– Я чего зашел… – начал Бураков. – Полковник Агаев звонил, просил выбрать время заехать к нему…
– Ясно.
Бураков помолчал, потом нерешительно сказал:
– Вы меня извините, Тура Саматович, я хотел совет вам дать. От души!
– Ну говори…
– Вы здесь человек новый, а я вырос, всю жизнь здесь прожил. У нас здесь нравы дикие, и на советы людей вокруг полагайтесь осторожно, вы себе больше доверяйте.
Саматов покачал головой:
– Ну так я и к твоему совету должен осторожно относиться.
– А вы и отнеситесь осторожно. Но я все-таки скажу. В Библии, – он ткнул в потолок, – записано: «Не будь слишком грешен, но и не будь слишком праведным…» Вы еще только появились, а уже нажили врага себе. И какого! Директора Сажевого комбината Кудреватых! Да это фигура союзного масштаба… Он в этих делах может вам помощь оказать! И какую! А вы остановили и обыскали машину его снабженца… Вахидова… Мы здесь охотимся за браконьерами, а не за начальством! Нам с ним все равно не справиться! Это я честно, по совести…
– И я тебе честно. Ты увидишь Кудреватых? Или будешь с ним говорить?
– Я с ним часто разговариваю.
– Передай, чтобы он шел к едреной матери. Со своей сажей. А с браконьерством я сам разберусь…
В дверях показался начальник Рыбинспекции Кадыров.
– Последние новости. Умара Кулиева за поджог и убийство приговорили к расстрелу… Теперь эти твари поутихнут! Подыхать никому не хочется!
Вдова Сейфуллина стояла у окна в своей квартире и смотрела в пустой двор, в котором ее оставил одну погибший муж.
Квартира была маленькая, с дешевой мебелью, с домоткаными половиками. Над кроватью висели фотографии – ее и мужа. Портрет Сейфуллина был в траурной рамке.
Внезапно позади скрипнула дверь – кто-то шел по квартире.
Сейфуллина вздрогнула.
На пороге стоял Садык Баларгимов – глава браконьерской мафии Берега. Он выглядел весьма респектабельно, хотя и не без уголовного шика.
– Сашка не вернулся с охоты? – спросил он у вдовы.
Она молча, с ужасом смотрела на него. Потом кивнула на траурную рамку вокруг портрета.
– Э-э… А я-то думал – он выплыл! Только не заявляется! Пьянствует где-нибудь… С радости…
Баларгимов прошел во вторую комнату, осмотрелся. На столе лежала тетрадка, рядом – ручка.
– На меня пишешь? – Он кивнул на тетрадь. – Нашептали уже… Люди у нас такое наговорят – диву даешься.
– Это от детей осталось, – через силу выдавила Сейфуллина. – В пионерлагере они…
– Садись, сестра, – пригласил ее Баларгимов. И сам сел – на корточках. У стены. – Запомни. Вот как дело было… Мы с ним на охоту пошли. На качкалдаков. Ночь, а оба пьяные, с ружьями. И перевернулись…
