й материи, на которой брызги воды оставляют неизгладимые пятна.
– Эту остроту вы позаимствовали у Джерома Джерома, из его повести «Трое в лодке»?
– Вы очень начитанны, фрейлейн. Я не виноват в том, что это наблюдение Джером сделал раньше меня. Истина остается истиной, хотя бы в лодке ехало и не четверо, а пятеро.
– Нас только четверо! – отозвалась со своей скамьи Эмма Фит.
– Прекрасная, златокудрая кукла, – ответил Штирнер, – четвертым пассажиром в лодке Джерома была собака; первым в нашей лодке является мой Фальк…
– Почему первым?
– Потому что он гениален. Фальк! Подай носовой платок фрейлейн Фит, – видишь, она уронила его.
Фальк, красивый белый сеттер, ловко прыгнул и подал платок.
Все засмеялись.
– Вот видите! – самодовольно сказал Штирнер – Фрейлейн Глюк, выходите за меня замуж! Мы откроем с вами бродячий собачий цирк. Я в рыжем парике клоуна стану показывать чудеса дрессировки, а вы будете сидеть у кассы. Только представьте себе эту идиллию: публика валит к нам валом, собаки танцуют, в кассе шелестят деньги… А после сеанса мы пируем за столом в обществе прелестнейших, преданнейших четвероногих друзей. Великолепно! Это гораздо веселее, чем работать у Карла Готлиба.
– Благодарю вас, но я не люблю бродячей жизни.
– Гм… При вашем капитале, для вас я слишком ничтожная партия?
– При моем капитале?.. – с недоумением спросила Эльза Глюк.
– Почему же вы удивляетесь? Вы притворяетесь, будто не знаете своего капитала. Ваши чудесные волосы тициановской Венеры… Ведь это натуральный цвет? Не делайте возмущенное лицо, я знаю, что натуральный. А тициановские женщины, было бы вам известно, красили волосы особым составом, – где-то даже сохранился рецепт этого состава. Ну вот, видите. Мировые красавицы, вдохновлявшие кисть Тициана, искусственно создавали то, что щедрая природа отпустила вам без предъявления рецепта… А ваши синие, как небесная бездна, глаза! Уж они, конечно, не искусственно окрашены…
– Перестаньте…
– Ваши зубки – жемчужное ожерелье…
– Потом следует описание коралловых губок, не так ли? Можно подумать, что вы не секретарь скучного банкира, а коммивояжер ювелирной фирмы. Так я же вам отплачу, несносный, за эти ювелирные комплименты! А ваше длинное лицо, ваш длинный нос, ваши длинные волосы, ваши длинные руки, они, конечно, настоящие?..
– А вам больше по душе все круглое? Вот этакое круглое лицо, как у Отто Зауера. Круглые глаза и, быть может, круглый капиталец через десяток лет…
– Вы договорились до пошлости, – с недовольством в голосе произнесла Эльза Глюк.
– Пожалуйста, не считайте капиталы в чужих карманах, – отозвался Зауер, юрисконсульт банкира Готлиба. Зауер был не в духе во время разговора Штирнера с Эльзой и молча рассекал длинными веслами воду, розовевшую в закатных лучах солнца.
Штирнер почувствовал, что он действительно зашел далеко в своих остротах, и стал говорить более серьезно.
– Простите, я никого не хотел обидеть. Я только хотел сказать, что в любви, как и во всем, существует тот же закон борьбы за существование: побеждает сильнейший. Самцы-олени бьются смертным боем – и рогатая, четвероногая самка достается победителю. А кто сильнейший в нашем обществе? Тот, кто владеет капиталом.
– Представьте себе, фрейлейн, – обратился Штирнер к Эльзе, – что я стал бы вдруг богат, как Крез, нет, еще богаче, – как уважаемый патрон Карл Готлиб, тогда мое лицо в глазах женщины, наверно, показалось бы уж не таким длинным?
– Еще длиннее! – смеясь, ответила Эльза.
– Э! – недовольно произнес Штирнер. – Это оттого, что с вашим капиталом красоты вы и среди Готлибов вольны выбирать себе по вкусу. А что остается делать нам – мелкой сошке, всяким секретарям и секретаришкам, которые близко стоят у стола пиршества, но принуждены только подбирать падающие крохи, глотать слюну, видя, как другие упиваются всеми благами жизни?
– Какие у вас некрасивые слова, Штирнер! – сказала Фит.
– Простите, я обращу серьезнейшее внимание на свой лексикон… Честность, – продолжал Штирнер, – вот наш порок, которым пользуются стоящие над нами. Гейне как-то сказал: «Честность – прекрасная вещь, если кругом все честные, а я один среди них жулик». Но так как кругом – о присутствующих, конечно, не говорят – тоже сплошные жулики, то, чтобы овладеть счастьем, – и он многозначительно посмотрел на Эльзу Глюк[1], – надо, очевидно, стать таким сверхжуликом, по сравнению с которым все остальные жулики казались бы добродетельными людьми.
– Что-то вы, Штирнер, сегодня неудачно развлекаете дам, – опять вмешался
По-немецки «глюк» – счастье.
