мне во всём созналась. Так вот, ты никогда больше её не увидишь. Я не позволю. Если хоть раз попытаешься, я тебя вышвырну вон из Москвы, понял?
– Мы с Валей хотели пожениться.
Но тот, кого он по всем человеческим законам должен был любить, или хотя бы уважать, и кого он так ненавидел, и всё ещё ненавидит, хотя его наверняка нет в живых, не дал Вилену договорить. Он сам всё решил и, сразу растоптав три жизни, прервал Вилена на полуслове.
– Я же сказал, что всё знаю. Нам не нужны такие родственнички. Забудь о Вале сейчас и навсегда. Иначе, повторяю, я вышвырну тебя из Москвы!
Он, будущий тесть Вилена (он станет им посмертно, больше четверти века спустя), повернулся и пошел прочь, и столько беспощадного презрения было в его неестественно прямой спине, в его мягкой, кошачьей походке, что спазм сдавил Вилену горло от ощущения собственного бессилия и ничтожества. Пол заскрипел под хромовыми сапогами, потом глухо стукнула входная дверь, а раздавленный Вилен так и остался сидеть на стуле.
В первые дни, несмотря на предупреждение, Вилен пытался позвонить Вале, пытался её встретить, но Вали нигде не было, и другой голос, её матери, не злой, а скорее испуганный, посоветовал ему по телефону:
– Не надо звонить. Вале и без вас плохо. Я вас очень прошу.
И тогда он смирился с неизбежным…
ГЛАВА 12
С появлением Соковцева Евгении Марковне, увы, совсем изменило благоразумие. У себя в отделе она метала громы и молнии, желчно высмеивала и самого Соковцева, и затеянные им преобразования, предрекала всяческие трудности и неудачи, и, как малый ребенок, радовалась, когда академик Югов подверг критике целое направление соковцевских работ и отказался войти с ним в соавторство. Однако, принимая желаемое за действительное, Евгения Марковна сильно преувеличивала. Доставалось от неё и Чудновскому и, не исключено, что иные из её ядовитых словесных излияний тут же разносились по Институту и достигали ушей Соковцева, а может быть, и самого Чудновского.
Как бы там ни было, Соковцев относился к Евгении Марковне с плохо скрываемым недоброжелательством и, в свою очередь, насмехался над её работами, называя их не иначе, как чепухой и галиматьёй, а её саму – напыщенной старой курицей. Правда, так же, как и профессор Маевская, он позволял себе подобные высказывания только в узком кругу ближайших приспешников, что, однако, не мешало, в тот же день знать о них всему Институту.
Эти вот филиппики и были единственной формой общения между ними, потому что за первые два года пребывания Соковцева в Институте, они ни разу между собой не разговаривали. Соковцев, если ему что-то требовалось от профессора Маевской, всегда обращался к ней только через секретаршу, а Евгения Марковна демонстративно игнорировала заместителя директора по науке, по всем вопросам обращаясь к ученому
