стройные, целомудренные берёзы. И там, среди разноцветья трав, полевых цветов и пения птиц, он, как рыцарь, опустился на колени и нежно посадил её на землю. Снял с себя и подстелил гимнастёрку, и они забыли обо всём на свете…
Потом они снова шли, тесно прижавшись друг к другу, и всё было так чудесно: и тихий шелест листьев, и солнечные блики на траве, и стрекотание кузнечиков, и пролетавшие мимо бабочки и стрекозы.
– Смотри, вон муравейник, – показал Борис.
– Я никогда ещё в жизни не видела такой муравейник, – восторженно удивилась Женя.
– Конечно, в Москве муравейников нет, – Борис снова обнял её, и они опять поцеловались…
«Вот ты и ошибся», хотела сказать Женя, «Москва – это огромный муравейник. И люди как муравьи…»
Но она не сказала.
– Женя, – позвал Борис, и она почувствовала, что он очень волнуется, и снова, как заклинание, он повторил её имя, – Женечка… – Борис волновался сильнее, чем во время самой сложной операции, – Стань моей женой. Навсегда. Хорошо? Поедем ко мне в Херсон. Мама должна скоро вернуться из эвакуации…
Отец Бориса умер перед самой войной, старший брат, Аркадий, погиб под Сталинградом, а от младшего, Давида, давно не было писем. Тень тревоги на мгновение набежала на крупное, красивое лицо Бориса, и радостные лучи погасли в его глазах, карих, как у матери.
– У нас там был свой дом… – не знаю, – или остался… – Борис часто говорил «или» вместо «ли», и Женя к этому давно привыкла, как привыкла к его чуть заметному, южному еврейскому акценту. Её родные, особенно бабушка и мама, говорили так же, только у Бориса акцент был почти незаметен.
Жене очень хотелось снова обнять его, и сказать ему «да», и ещё очень захотелось заплакать, потому что Борис напомнил ей о родителях. Но она не заплакала, не сказала «да», и не кинулась ему на шею. Вместо этого она, капризным голоском, полушутливо-полусерьёзно произнесла:
– Посмотрим на ваше поведение.
Правда, при этом она не забыла очень мило улыбнуться, чтобы смягчить свой неопределенный ответ и показать ровные, ослепительно красивые зубы.
Борис погрустнел, глаза у него стали невеселые, но он, по-прежнему продолжал держать её за руку. Они опять собирали грибы, и уже пора было возвращаться в госпиталь, когда Женя неожиданно оступилась – не заметила глубокую, заросшую травой ямку, и громко вскрикнула от боли. Это было её первое и последнее ранение на войне. Жене пришлось присесть на пень. Борис со своей обычной педантичностью осмотрел её ногу, констатировал растяжение связок и наложил тугую повязку.
Потом он подхватил её на руки.
– Я отнесу тебя домой, – Борис был сильный и очень гордился этим. Он мог бы носить её на руках всю жизнь.
– Нет, подожди, давай немного посидим. Здесь так хорошо.
Женя присела на пенек, а Борис расположился рядом у её ног, положил голову Жене на колени, и влюблённо смотрел на неё, а она гладила его голову, перебирая
