шел девятнадцатый год, и по обычаю того времени, соблюдавшемуся в дворянском обществе, ее нужно было «вывозить» в свет, чем энергично и с большой охотой занималась ее мать. 1883 год «начался и прошел в самой светской жизни, – выездах и удовольствиях всяких для моей Тани, которая так несомненно этого желала, так всем существом требовала этого и безумно веселилась, что устоять было невозможно», – писала С. А. Толстая в автобиографии.
Лев Толстой – холостяк
Софья Берс, супруга писателя, 1860-е годы
В спорах с женой и дочерью проявлялось и презрительное отношение Толстого к московской жизни. Отношение это переходило границы московской усадьбы, выплескиваясь на страницы произведений писателя. Однажды, переписывая трактат «Так что же нам делать?», Софья Андреевна прочла следующие слова мужа: «В ту ночь, в которую я пишу это, мои домашние ехали на бал». Далее, назвав балы «одним из самых безнравственных явлений нашей жизни», «хуже увеселений непотребных домов», Толстой признается, что, когда его семейные собираются на бал, он уходит из дома, «чтобы не видеть их в их развратных одеждах».
Семейные ссоры происходили на глазах у детей: «Ни тот, ни другая ни в чем не уступали. Оба защищали нечто более дорогое для каждого, нежели жизнь: она – благосостояние своих детей, их счастье, – как она его понимала; он – свою душу», – свидетельствовала Татьяна Львовна. Предстающая перед нами своеобразная перекличка (из дневниковых записей и писем) мужа и жены похожа на разговор глухого с немым:
1 октября 1882 года: «Вся эта всеобщая нищета и погоня, и забота только о деньгах, а деньги только для глупостей, – все это тяжело видеть».
22 декабря 1882 года: «Опять в Москве. Опять пережил муки душевные ужасные». «Я довольно спокоен, но грустно часто от торжествующего, самоуверенного безумия окружающей жизни. Не понимаешь часто, зачем мне дано так ясно видеть их безумие, и они совершенно лишены возможности понять свое безумие и свои ошибки; и мы так стоим друг против друга, не понимая друг друга и удивляясь, и осуждая друг друга. Только их легион, а я один. Им как будто весело, а мне как будто грустно».
3 января 1883 года: «Вчера был самый настоящий бал, с оркестром, ужином, генерал-губернатором и лучшим московским обществом у Щербатовых (…) Я разорилась, сшила черное бархатное платье (…) очень вышло великолепно. Таня очень веселилась, танцевала котильон с дирижером в первой паре, и лицо у нее было такое веселое, торжествующее (…) До 6 часов утра мы все были на балу. Я очень устала, но нашлись приятные дамы; перезнакомилась с такой пропастью людей, что всех и не припомнишь. Теперь мы совсем, кажется, в свет пустились: денег выходит ужас! Веселого, по правде сказать, я еще немного вижу. Кавалеры в свете довольно плохие. Назначили мы в четверг прием. Вот садимся, как дуры, в гостиной (…) Потом чай, ром, сухарики, тартинки – все это едят и пьют с большим аппетитом. И мы едем тоже, и так же нас принимают по приемным дням».
10
