на его тщеславии. Он будет наслаждаться по воскресеньям, стоя на коленях с лавочником и не забывая, что лавочник вряд ли поймет тот изысканный и насмешливый мир, где ему так легко в субботние вечера. С другой стороны, он будет наслаждаться непристойностями и богохульством за чашкой кофе у своих восхитительных знакомых еще больше, так как знает о своем «глубоком» и «духовном» мире, которого им не понять. Ясна тебе суть? Мирские друзья затрагивают одну сторону его жизни, лавочник – другую, а он – совершенный, гармоничный, сложный человек с более широким кругозором, чем все они. Так, изменяя по крайней мере двум группам людей, он ощутит вместо стыда подсознательное самодовольство. Если же все твои усилия окажутся тщетными, сделай так, чтобы он шел против совести и продолжал приятельские отношения, полагая, что каким-то необъяснимым образом «исправляет» этих людей, когда он просто пьет их коктейли и смеется их шуткам, а разрыв с его стороны означал бы «педантизм», «нетерпимость» и (разумеется!) «пуританство».
Попутно тебе необходимо побеспокоиться о том, чтобы из-за нового увлечения он тратил больше, чем может себе позволить, и меньше внимания уделял работе и собственной матери. Мать станет ревновать и беспокоиться, он – замыкаться и грубить, а этому цены нет для развития домашних отношений.
Твой любящий дядя
Письмо одиннадцатое
Мой дорогой Гнусик!
Видимо, все идет очень хорошо. Особенно рад узнать, что новые друзья твоего пациента познакомили его со всем своим кругом. Я успел проверить в списках, это вполне надежные люди, прочные хулители Врага и рабы земного, которые, не совершая особых преступлений, спокойно и уверенно идут прямо в дом отца нашего. Ты говоришь о том, что они любят посмеяться. Надеюсь, ты не хочешь этим сказать, что смех как таковой полезен для нас всегда. Этот пункт следует разобрать особо.
Я разделяю причины человеческого смеха на следующие: радость, веселье, анекдоты и развязность. Радость проявляется, когда друзья или влюбленные снова встретятся после краткой разлуки. Взрослые люди обычно придумывают какой-нибудь предлог для смеха в виде шутки. Но та легкость, с которой даже самые пустяковые остроты вызывают в такой момент улыбку, показывает, что не в шутках дело. В чем тут причина, мы до сих пор не знаем. Что-то подобное этой радости выражается в гнусном искусстве, называемом музыкой, и еще что-то похожее, говорят, бывает в Раю, на Небесах – какое-то бессмысленное и ненужное учащение ритма блаженных эмоций, совершенно непонятное для нас. Такой смех не в нашу пользу, и ему всегда следует противодействовать. Он просто противен и оскорбителен для того реализма, достоинства и строгости, которые царят в аду.
Веселость близка к радости. Это легкая пена, и рождает ее инстинкт игры. Она тоже приносит нам мало пользы. При ее помощи, конечно, иногда можно оторвать людей от чувств и от действий, угодных Врагу. Однако сама по себе она не содержит ничего хорошего,
