фантазия. В память своего покойного отца назвала. Во Пскове я, по-моему, один с таким именем.
– У меня тоже – мамина фантазия, – улыбнулась Глаша.
Лазарь вынул из ее пальцев сигарету и выбросил в окошко.
– Вы же не курите, Глашенька, – сказал он.
Возражать Глаша не стала. Ей уже не хотелось сделать что-нибудь лихое, потому что лихости было достаточно в ее собеседнике. Об этом она догадалась сразу, и даже непонятно почему – он ничего необычного ведь не делал. Но лихость, или не лихость только, а какая-то… лихая точность – да, именно так – чувствовалась даже в том, как он открыл и быстро захлопнул тугое тамбурное окно, когда выбрасывал ее сигарету. И его глаза – широко поставленные, что вообще-то, как известно, является признаком художественно одаренной натуры, – были никакие не художественные, а вот именно лихие.
– Не курю, – легко согласилась Глаша. С ним легко было соглашаться и вообще разговаривать. С ним просто было легко. – Но у меня такое необыкновенное настроение, что и сделать хочется что-нибудь необыкновенное. Не такое, как всегда.
– И почему же у вас такое необыкновенное настроение?
Видно, широкие глаза были ему придуманы природой не для того, чтобы писать картины, а для того, чтобы особым образом смотреть на человека, которого он слушает. Этими своими необычными глазами Лазарь смотрел на Глашу очень внимательно.
– Потому что я поступила в Московский университет! – радостно выпалила она.
– Ух ты как!
Лазарь произнес это так же радостно, как она. Хотя что ему радоваться успехам постороннего человека?
Впрочем, удивилась Глаша этому не очень: ей казалось естественным, что весь мир насквозь сейчас радуется вместе с ней и ею восхищается. Ей хотелось расцеловать весь мир и Лазаря тоже.
Правда, как только эта мысль пришла Глаше в голову, она тут же смутилась. Хороша бы она была, если бы бросилась целовать незнакомого человека! К тому же взрослого: по Глашиным прикидкам, Лазарю было наверняка больше двадцати пяти – предельного возраста, который еще можно было считать молодым.
– Это событие надо отметить, – сказал он.
– А мы уже отметили, – радостно кивнула Глаша.
– Когда это? – удивился Лазарь.
– Сразу же, как только я поступила. Мама испекла пирог, и мы отпраздновали.
Тут Лазарь уже не улыбнулся и даже не рассмеялся, а просто расхохотался.
– Глашенька! – утирая слезы, сказал он. – Тот пирог давно зачерствел! Сейчас, сейчас надо отметить это выдающееся событие.
– Но как же сейчас? – растерялась она. – Прямо здесь, в тамбуре?
– Зачем в тамбуре? В ресторане. В поезде есть вагон-ресторан.
– Я не знаю… – проговорила Глаша.
– Честное слово, есть. Можете мне поверить.
Ей стало смешно. Он смешил незаметно и необидно.
– Я знаю, что он
