Ну а с бандитами сталкивался?
Вопрос был, конечно, глупый. Если бы мой новый подчиненный сталкивался с бандитами, он бы сейчас не беседовал со мной при свете плошки за дощатым столом. Но Попеленко оглянулся на жену, наклонился ко мне и прошептал:
– Сталкивался. Вот как с вами сталкиваюсь, так я с этими аспидами сталкивался.
– То есть как? За столом?
– Не-е… Чего это за столом? В лесу. Я хочу сказать, что близко. Очи в очи.
– Да ты что?
– Да чтоб мне до дому не дойти… Ой, это ж мы дома сидим! Ехал я на своей Лебедке по Мишкольскому шляху… где подсочный сосняк. Ну, выскочили они с двух сторон. Один – лошадь под уздцы, а двое – с боков. Карабин за плечами, разве его скинешь? Да и чего сделаешь против них? Такие аспиды! Я аж похолодел весь. «Ну, – думаю, – еще девять сирот на шее у Советского государства! Это ж не годится мне такую семейству на казну спихивать».
– Ты кончай дурака валять, – сказал я. – Ты не строй комедию, Чарли Чаплин… Как они выглядели?
– Обыкновенно. Здоровые дядьки. Один молодой, совсем еще парубок. Вот тут у них, – он показал на грудь, – по автомату немецкому, в голенищах – обоймы, еще при кобурах, при пистолетах, гранаты в сумках… Приличное у них обеспечение. И морды сытые. Смеются!
– Почему смеются?
– А чего им горевать? Не я же их поймал, а они меня. «Ты, что ли, – спрашивают, – «ястребок»?» – «Ну я!» А чего отпираться? В кармане у меня бумага с печатью. «Так это ты, – говорят, – против нас тут воюешь?» – «Ну я!» – говорю. Сняли они с меня карабин, ссадили с лошади, достали бумагу, почитали. «Не поддельная, – говорят, – бумага, подпись Гупана мы знаем, все правильно». Я думаю: будут они с меня сапоги снимать или нет? Сапоги не казенные, хорошие, если не снимут, старшему, Ваське, достанутся, когда меня найдут. Лошадь, думаю, ладно, лошадь все равно государственная, ей в казну возвращаться… Хотя, конечно, лошадь тоже жалко, – поспешно поправился Попеленко. – Ну, тут они выкинули из карабина обойму, отдали мне мое личное оружие. «Садись, – говорят, – на свою клячу и скачи назад, а то дети дома плачут. Нам, – говорят, – голову тебе оторвать – как огурец перекусить. Только мы украинцев, которые многодетные и аккуратно держатся, мы таких не давим, а по первому разу пояснения даем… Ты нас пойми!» «Пояснили» они мне по морде раза три и отпустили. «Только, – говорят, – не оглядывайся, мы этого не любим, у наших автоматов сильно легкий спуск». Скачу я и думаю: может, и в самом деле врежут в спину, да только нет, не будут: зачем же им лошадь портить? Ведь хозяйственные же люди, по амуниции видно.
– Так! – сказал я и стукнул по столу. – И ты об этом никому не сказал?
– Доложил Штебленку.
– А он?
– Он, так я думаю, – Попеленко снова склонился ко мне, – никому не сказал, чтоб мне по шее не дали. Он добрый был мужик.
– А почему они его повесили, а тебя отпустили, как ты думаешь?
Попеленко пожал плечами:
– Да
