в кино.Вот шатёр костра уже не видно,
стерегущий видимо проспал.
И встречать не вышла, так обидно,
я вошёл в шатёр в руке кинжал.
На ковре да обнажённых тела,
я колол их, резал, лилась кровь.
Как же я дошёл до «беспредела»,
в ярости сгубил свою любовь…
А когда в шатёр вошёл луч солнца,
на ковре лежит моя сестра.
Рядом дуг мой, Яшка, у оконца,
не жену, а их убил вчера.
Вырыл я под тополем могилы,
рядом по обряду схоронил.
Погубил я тех, что были милы
и себя навеки погубил.
Изгнан я из табора бароном
и жена оставила меня.
Вот брожу по свету пустозвоном,
горькую судьбу свою кляня.
Гуд-бай месье!
Мы бесконечно одиноки,
хоть и находимся в семье.
Ведь наши помыслы высоки,
нам говорят: «Гуд-бай месье!»
Их не влекут порывы страсти,
стиха – сплетений – частокол.
Они в обыденности власти,
вкололи дремлющий укол.
Что я пишу они не знают,
ведь не читают, а бранят.
Бездельником вон величают,
но не перечу, пусть звонят.
А мне бы к ней, любимой Музе,
она богиня всех страстей.
Поманит, приползу на пузе,
к любимой женщине своей.
Она стихи мои читает,
советы дельные даёт.
Ошибки быстро исправляет,
а денег вовсе не берёт.
Пишу я ей стихи и прозу,
она ведущая Звезда.
Лишь взглядом отведёт угрозу
и не покинет никогда.
Мы бесконечно одиноки,
хоть и находимся в семье.
Коль мои помыслы высоки…
Скажу себе: «Гуд-бай месье!»
Навеки
В лучах всевидящего ока,
рождён был на Земле поэт.
Не оторвавшись от истока,
прожить он мог бы сотню лет.
Но увела его судьбина,
вдаль неизведанным маня.
Его лепила жизни глина,
а Бог бы создал за три дня.
Стихи верстал, как траву косит,
любил идти всегда на свет.
Судьба его в неволю бросит,
а он ей, о любви, в ответ.
Он покорял не раз вершины,
служебных точек, мастерства.
Удаче лживой корчил мины,
творил дела из волшебства.
Играл любовью, как картёжник,
сражая женские сердца.
В любви конечно был художник,
пейзаж меняя без конца.
Он не достиг ещё вершины,
для сотворения стихов.
Но вирши с привкусом малины,
он раздавать уже готов.
О сколько было посвящений,
имён, написанных в стихах.
У каждой не было сомнений,
что он уже в её руках.
Но ускользал он вольной птахой,
струился
